Для медвежьей «большухи» пуля была вроде обычной круглой шестнадцатого калибра, а для узкодульной «белочницы» — как дробина-нулевка. И порох, и пуля запыживались клочками войлока.
Анюта, мать Алеши, постелила гостям на пристенных широких лавках. Славно спалось в крестьянском терему.
Встали мы рано. Позавтракали творожком да молочком, живо собрались и отправились в лес. Выйдя на край горы, я, как взглянул на лесное заречье, так и замер.
На той стороне речки к берегу подступал старый бор. Сквозь сизо-зеленую хвою кое-где проглядывали оранжевые стволы сосен и раскиданные там и сям кудри берез. За сосновой полосой начиналась сплошная темная зелень ельника, уходившая в неведомую даль. Лес разлегся широкими волнами. Они поднимались по отлогим возвышениям и словно западали в низинах. Необъятные эти волны, чем дальше уходили, тем уже и мельче становились, пока не сливались в ровный лиловато-зеленый ковер, терявшийся в белесой дымке… Дикая, первозданная мощь!
Мы с Алешей переправились через реку на осиновке. С нами переехал и белый остроухий кобель с традиционной для этих мест славной кличкой Соболько. Лес, именно такой, какой зовется дремучим, встретил нас приветливо-суровым шумом. Соболько исчез и вскоре залаял неподалеку.
— Белку лает! — заявил Алексей. И мы побежали.
Соболько лаял азартно на огромную сосну. Сколько ни вглядывался я в густую вершину, никак не мог разглядеть белку.
— Да вон она, Василий! Гляди — кривой сук, а над ним редчинка… Вон она — видишь, повернулась, на нас смотрит…
Мне стало совестно за свою незоркость, и я солгал:
— Вижу! Неужто можешь сбить ее пулькой с такой высоты?
— Невелико дело сбить, да она не вышла еще. Нельзя добро губить.
А мне уж очень интересно было, как стреляют из кремневки. Да и не верилось, что дробинкой можно попасть в крошечную цель на вершине огромной сосны. И я подзуживал мальчишку:
— Хвастаешь! Все равно тебе не попасть!
Тут уж Алешу, видно, взяло за живое. Он взвел курок, открыл крышку над полкой и поднял ружье к плечу очень осторожно, чтобы с полки порох не ссыпался. Он прицелился не спеша и спустил курок. Чирк! — скребнул по полке кремень, мелькнули искры, вспыхнул на полке порох, озарив лицо мальчика, затем щелкнул негромкий выстрел (заряд-то крохотный). И, к моему великому удивлению, белка, считая по дороге сучки, упала на землю. Соболько на всякий случай прихватил ее зубами, но зверек не двигался.
— Ты, Василий, не болтай деду, что я белку стрелил. Ругаться будет, что безо времени: видишь, только бочины седые, а то вся рыжая!
Белку спрятали от собаки под камень: ведь коли съест неободранную, так шкурки рвать начнет!
Мы пошли дальше искать птицу. Порхнул на елку рябчик. Алеша приказал:
— Замри, а то спугнешь!
Взвел курок, проверил порох на полке и опять: чирк! пых! щелк! И рябчик камушком стукнулся о землю. Вот оно, мастерство!..
Пришли мы домой к обеду, добыв еще тройку рябцов и чирка. Алеша подтрунивал над моими выстрелами по рябчикам:
— Птица с елову шишку, а грому, что в медведя!
Но когда с реки метнулся в небо чирок и я сбил его влет, мой товарищ был потрясен: вот так стрелок!
Он и деду рассказал о таком выстреле, и тот подивился не меньше. Дело в том, что северные промысловые охотники до самой Октябрьской революции втридорога добывали порох и дробь, да и то не в достатке: зарядом нельзя было рисковать. Где уж тут научиться стрелять влет!
В полдень пришагали наши вандышцы. Они не просились ночевать, нет, — их звали. Хозяюшки заново растапливали печи, чтобы нежданные гости лишний разок похлебали домашнего варева.
Таков дружелюбный и гостеприимный северный народ!