Сперва все пораженно молчали, как-то замерли. Но тут же заговорили чуть не разом:
— Да ладно ль ящик проверили?
— Неужто такой гад…
— Что ж с Егором-то теперь?..
И конечно, ядреные слова по адресу вора, пропавшей хины, самой малярии. Подал голос Рябинин:
— Кончай галдеть! По порядку говорите!
Но опять зашумели, загорланили пуще прежнего.
— Стойте! — крикнул Харитонов. — Надо председателя собрания выбрать!
Опять крики: «Рябинина!» «Зайцева!» «Паничева!»
Встал Рябинин:
— Надо такого, кто весь порядок знает, — Харитонова!
На том и согласились.
— А коли так, — приказал Иван Андреевич, — тишина!
Шум быстро прекратился. Тогда Харитонов провозгласил:
— Кто желает сказать, проси слова, подымай руку!
Первым выступил Зайцев, немолодой, худощавый, хромой от немецкой пули:
— Граждане! Неужто есть середь нас такой подлец, что не сознается? Кто взял — подумай! Наш товарищ болеет — вон он трясется! Кто взял, будь ты сознательным! — Он помолчал. Ответа не было… — Али думаешь, не узнается? Врешь! Все на свету будет. Не человек тогда ты будешь, а подлец!
Речь прозвучала горячо, но пользы ждать от нее не приходилось. Взял слово Леонтий Ефихмов, низенький, седоватый бородач из тех говорунов, что надоедают на каждом сходе:
— Вот что, други. Это выходит вроде самовара, похоже на ружье. Артель у нас, и он с нами артельный кулеш хлебает. Думаем свой, а он — на тебе! Украл ужасно нужное вещество! Продать небось надумал. Что говорить! За эту вещь, приспичит, все отдашь. Негодяй ты, спекулянт! — воззвал он к неведомому вору. — У нас тут недалеко англичаны три года назад безобразили. Тебе бы, сволочь, с ими, в ихнюю Бреданию бежать, к им, гордецам поганым!
Рябинин не стерпел:
— Леонтий Алексеич! Ну куда тебя занесло? Мы про наше, а ты в Британию! Говори по делу!
— Ох, други! Уж больно я расстроился! Чего тут говорить: подлец он бесстыжий — вот и весь сказ!
В этом выступлении не только «конструктивности», но и простого смысла не было.
Поднял руку вандышский Агафон Огурцов, сумрачный, светловолосый богатырь-заика:
— О-о-о-быс-быс-кать! Ву-ву-всех!
Это звучало конкретнее, но было явное «не то». Зашумели:
— Дурака нашел! В свой мешок погляди!..
Едва угомонил крикунов председатель. Получил слово чернявый Фрол Осичев. Он огладил смоляные усы, кашлянул:
— Кто взял — хоть ты его ругай, хоть нет — не признается. Чего зря болтать? Искать надо! А кто мог украсть? Угадать не хитро: тот, кто в таборе целыми днями один живет. Ему проще простого и хину, и что хошь прибрать.
Осичев не назвал Рябинина, но многие невольно взглянули на старика, который невозмутимо оправлял палкой огонь нодьи.
Сразу стихли переговоры и шепот… Только нодья тихонько потрескивала редкими искорками да шумел под ветром древний лес, невидимый из круга, освещенного красноватыми язычками смирного огня.
Больной Егор первым заговорил со своей постели в станке:
— Очумел ты, Фрол! Что ты, бессовестный, мелешь? На кого поклеп кладешь!
Тут вновь загудели, закричали. А Рябинин обернулся к Фролу:
— Сам обыщешь али как?
Но Фрол не сдался:
— Ничего я не знаю. Только на таборе никого, кроме таборщика…
На наглеца зашипели еще пуще:
— Никак с ума спятил! Еще и напираешь!
— Тише! — прикрикнул председатель. И вдруг послышался негромкий хрипловатый голос Семена Векшина:
— Фролка небось сам украл.
— А ты видел, дубина ты губастая?
— Не лайся, Фрол: как крал — не видал, а другое знаю. Не пялься зверем. Не боюсь.
Фрол кинулся на Векшина, но его схватили… Опять председателю пришлось утихомиривать собрание.
Осичев орал:
— Навязался, сволочь, в мою пару, как пятое колесо, да еще меня же марает без стыда, позорит!..
Харитонов потребовал от Семена:
— Говори толком, если что знаешь!
— Да ничего я не знаю. Осерчал, зачем он деда Мишу оскорбил!
— Чего ж путаешь: знаю — не знаю!
Пошумели еще, потолковали: вот, мол, прибился Векшин к Фроловой паре, а не ладят!
Все эти шум, и крик, и разговоры сделали одно: попробуй теперь, вор, воспользуйся украденным! Ведь все насторожились, глядят! Еще бы! Кража и в Мысах, и в Вандыше — неслыханное дело!
После волнений легли спать. А чего еще делать? Я угрелся в тепле нодьи, заснул… Разбудил меня, тронув за плечо, Иван Андреевич, лежавший в станке рядом со мной. Он прошептал в самое ухо: «Выдьте вроде до ветру. Надо поговорить».