По грубым подсчетам, отобрано примерно две трети всех проб. Но результаты анализов будут известны только через месяц. А так хочется сопоставить с тем, что нашли вы там, внизу. Кстати, Клара, твои показатели не обманули: золото есть. Мы даже нашли самородок.
Хотя еще начало августа и у вас небось стоит еще теплынь, здесь уже сентябрит. Ночью вылезаем из спальников и отогреваемся у костра. Над гольцами шапкой клубится постоянный туман. Время от времени он сползает вниз, в кар, на лагерь. Иногда туман становится плотным и сеется дождем или градом. Ходим прямо в туче, град сыплется не сверху, а с боков.
Ледники, снег, холодный камень, пронизывающая сырость. За день так устанешь и намерзнешься, что готов обнять костер.
А Юра очень хитроумный парень. Армейская служба, видимо, многому его научила. Добыл козью шкуру, пришил сзади фартуком. Его сначала подняли на смех, а потом сообразили, что в его чудачестве наше спасение. Нам часто приходится сидеть на холодных камнях. Теперь мы все стали хвостатыми.
Хорошо, что работу на гольцах мы закончили. Там сейчас выпал снег. Не знаю, смогу ли отправить вам это письмо. Пишу его почти месяц, как дневник. У нас работа вот-вот свернется. Скоро будем на базе, а там в палатках печки. Мне придется сходить на свой участок, теперь он называется «Высотный».
Клара, о каких болезнях ты спрашиваешь? Нет их у нас. Есть огорчения, заботы, но никаких недомоганий! Помнишь наши выводы: природа кидает болезни горстью, и уж дело человека держаться стойко и побеждать или же размагничиваться и погибать от пустяка. Не каждый смог бы выбраться из того состояния, в котором когда-то была ты…
О доме стараюсь не думать. Даже странным кажется, что у меня есть сын, который уже что-то лопочет. Да и жена мне вспоминается больше студенткой-первокурсницей, нежели будущим кандидатом наук. Будто и не было, Клара, этих десяти лет. Будто вся наша жизнь — юношеская мечта. А как, наверно, выросла Анюта! Думал привезти ей белочку, но здесь нет никаких зверей. Тайга пустая и злая.
Письма твои получил через месяц. Подозреваю, что рисунки Анюты только наполовину ее. Скажи ей, что папа приедет и научит ее рисовать. Ах как хочется увидеть Жаника! Сынулечка и доченька, скоро мы с вами встретимся. Только бы вертолетчики не подвели. Целую всех крепко и ласково. Ваш папа».
Елизавета Николаевна прочла письмо, прослезилась, подумала: «Эх дети, дети. Вы и взрослые уже, сами стали родителями, а для меня так детьми и остались. Ну когда вы угомонитесь, когда будете жить, как все живут: домком да ладком. Так нет, все в разъездах, в разлуке.
И Клара больно до жизни жадна. Раньше страшилась остаться за бортом, мечтала о работе, о детях, о счастье. А теперь ей и этого мало: подавай диссертацию! Носится с научными книгами, не бережет себя. Только и твердит: «Сколько лет добивались результата. Вот они, показатели. Этим летом все подытожится». И мужем командует: «Эдик, поддерживай тонус!» А где предел этому «тонусу»? В прошлом году, например, только родила Жаника, — казалось бы, сиди дома да на детей радуйся. А она на курсы…»
И все же Елизавета Николаевна в душе гордилась невесткой, гордилась и жалела. Видела, нелегко достается невестке ее хлеб. Раньше Елизавета Николаевна думала, что у Клары только и заботы — дела научные. А оказывается нет: днем одна работа, а ночью другая — над бумагами сидит, записи ведет, карты вычерчивает. Замоталась совсем. А все только и слышно: «В сроки не уложимся. Торопиться надо».
— Что это вас так нагружают? — спросила как-то Елизавета Николаевна.
— Сами спешим. Результаты видеть хочется. Столько лет к этому стремились. Если подтвердятся наши предположения, метод пойдет по всем геологическим партиям края. Поэтому и Эдуард с Зиной в таких трудных условиях работают. От их и наших результатов зависит многое.
Вот опять Клара ушла, целый день по солнцу ходить будет. Раньше ей это строго запрещалось.
Да разве только это? Каких только страхов ей не наговорили: ни работать, ни ходить, ни рожать. А она уже вон сколько лет работает, двоих детей мужу подарила. Может, самое страшное уже позади? Дай-то бог…
Подумав так, Елизавета Николаевна вдруг встрепенулась, вспомнив, как сегодня утром Клара ни с того ни с сего спросила ее:
— Мама, вы кого больше любите: Жаника или Анюту?
— Да что ты, доченька, — растерялась Елизавета Николаевна, — они для меня кровиночки, одна моя радость.
Клара порывисто схватила свекровь за руку:
— Берегите их, бабушка, любите!
Это было сказано с такой тревогой в голосе, что Елизавета Николаевна испугалась.
— Да что ты, доченька. Тебе что, недоброе почуялось? Успокойся. Смотри, какие краснощекие бутузы растут.
— Спасибо, мама. Я побегу. Шурф у нас проверочный заложен… — И, чмокнув свекровь в щеку, убежала.
Заросший, бородатый человек держал на руках Анюту и Жаника и смеялся.
— Эда! Сынок! Приехал! — бросилась к нему Елизавета Николаевна.
— Здравствуй, мама! Смотри, как чижики мои выросли за лето! Не забыли меня. Ах вы, птенчики мои! Как я по вас соскучился. Жаник совсем стал мужчиной. А где Клара?
— Да разве ее можно застать? Чуть свет ушла. Роздыха себе не дает. Ладно ли это, Эда?
— Время у нас такое, мама. Я привез отличные результаты, Клара ахнет! Это она предложила искать на нашем участке подтверждение методики. Некоторые специалисты смеялись. Хорошо, что главный геолог управления поддержал, предложил составить партию из добровольцев. Если и здесь, у Клары, открытие подтвердится, это будет большая победа. Ты правильно, мама, сделала, что чижиков привезла. Кларе спокойнее. Как ее здоровье?
— Вроде бы ничего. Весела, бодра, — начала мать, но тут Елизавете Николаевне вспомнилась утренняя сцена, происшедшая недели две назад, и она снова встревожилась. А вдруг скрывает что-то? — Поостеречься бы ей, Эда.
— Клара торопится до зимы обобщить материал, представив всю карту месторождения. Отчет будет грандиозный. Материал для диссертации собран огромный.
— Было бы здоровье. А ну как случится что? Двое детей…
— Что ты, мама, пугаешь? Или заметила что?
— Нет, Эда, я ничего не заметила.
За палаткой небольшая прозрачная говорливая речушка. На ее берегу разложен костер. Ветер-низовик, дохнув на огонь, взбивает искры, бросает на людей и уносит вместе со сморщенными прошлогодними листьями. Чуткая вечерняя зорька с лёта подхватывает звуки, голосисто несет по долине громкий говор, музыку, смех.
— Что это за гулянье у вас в огороде? — спрашивает соседка хозяйку Жбановых.
— У квартирантки муж приехал с гор.
— Геологи, что ли, собрались?
— И сельчан хватает. Почитай, вся молодежь там. На музыку, как бабочки на огонь, летят. Танцы, пляски…
— По-городскому танцуют, — шепчутся сельчанки.
— Нашим не суметь.
Елизавета Николаевна сидит на стуле. У нее на руках прикорнул внук. Он сегодня очень разволновался от встречи с отцом, раскапризничался, не пошел спать. А теперь посапывает, свернувшись калачиком.
Мать забыла утренние страхи. Вон как Клара веселится.
— Становись все! — командует Клара и берет аккордеон.
До поздней ночи от реки плывет музыка, смех, песни, веселые возгласы.
А ночью Елизавете Николаевне снились несуразные отрывочные сны. Ей чудились стоны, вздохи, торопливые шаги. Она проснулась с неясным тревожным чувством. Подошла к внукам, поправила на них одеяльца, поцеловала. Может, сходить к палатке Эдика и Клары? Вышла на порог веранды. Ночь, глубокая, тихая, с желтой спелой луной над горами, успокоила ее.
А утром, когда проснулась, Клара уже была одета.
— Где Эдуард?
— К начальнику пошел. Пока он ходит, я к шурфам сбегаю. Срочно нужны данные.
— Хоть бы позавтракала. Я быстро разогрею.
— Не хочу, мама. Я недолго.
Свекрови показалось, что Клара бледна, измучена. Наверно, не выспалась после танцев-то. Отдохнуть бы денек. Ни выходных, ни отгулов все летечко.