Палубу под ним бросало то вверх, то вниз, и встать он не мог. Ледяной ветер не давал поднять головы, и все же Назар кое-как дотянулся до ближайшего каната и поднялся, уцепившись за него обеими руками.
Он находился у левого борта. Палуба ходила ходуном, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Особенно было мучительно, когда корабль проваливался.
Волны гулко били в борта, оснастка трещала, под ногами гуляли потоки воды. Чуть посветлело; проглянула луна, заливая все мертвенным фосфорическим сиянием, да и глаза чуть привыкли к темноте, но рассмотреть что-либо было трудно: мелькали тени, люди бегали, сипло и тяжело дыша, таскали канаты и железные крюки, убирали часть парусов, а над головой страшно свистело в реях и недобро скрипели мачты.
Шагах в пяти впереди маячила коренастая фигура человека, который стоял за штурвалом. Огромный, широкоплечий, в старинной морской одежде, он с трудом справлялся со штурвалом, который сопротивлялся, норовя вырваться из рук.
Назар трясся от холода. Пробовал сдерживаться, но крупная дрожь сотрясала все тело. Дрожали руки, которые буквально приросли к канату, стучали зубы.
Канат отпустить не решался, чтобы не унесло волной за борт, и только тревожно смотрел на бегающих людей, которые, свободно лавируя в паутине туго натянутых канатов, карабкались по вантам, ползали по реям…
Команда работала, напрягая последние силы. Почти все были в лохмотьях, с бледными истощенными лицами.
Из тьмы, пронизанной ветром и брызгами, появились двое. Оба были в старинных потертых камзолах, на локтях зияли дыры. Широкие морские брюки обветшали до такой степени, что давно потеряли первоначальный цвет, а внизу истрепались до бахромы.
Остановились перед Назаром. Один из них сказал что-то резко и повелительно. Назар, глядя на него во все глаза, виновато пожал плечами: не понимаю…
Человек, который стоял перед ним, был очень стар, хотя и сохранил крепость мускулатуры. Над голым черепом торчал венчик неопрятных седых волос, лицо казалось худым, жестким, с резкими, словно вырубленными чертами, а глаза, голубые, как небо, и беспощадные, как блеск обнаженной сабли, горели неистовым, исступленным огнем.
Второй тоже сказал что-то, вероятно, повторил вопрос на другом языке. Этот человек был худым еще в большей мере. Лохмотья изношенной рубахи держались на веревочках, да и те были в узелках разного цвета и толщины. А из-под этих лохмотьев торчали, едва не прорывая тонкую бледную кожу, острые ключицы… На левом боку рубахи зияла дыра, сквозь нее виднелись ребра. Задав вопрос, он закашлялся, выплюнул сгусток крови и обессиленно схватился за канат.
— Не понимаю, — ответил Назар, ощущая, как бешено стучит сердце. — Не понимаю! Я русский, меня сбросило с корабля…
Старший, в котором Назар угадывал капитана, снова сказал что-то жестко и отчетливо, словно ударил железом о железо.
С реи спрыгнул матрос. Это был высокий и костлявый человек в истрепанном камзоле, натянутом на голое, посиневшее от холода тело.
— Шпрехен зи дойч? — спросил он.
Назар покачал головой. Увы, немецким он не владел.
— Ду ю спик инглиш?
Это спрашивал тот же матрос. Голос у него был хриплый, простуженный и к концу фразы слабел, словно матроса покидали силы.
— Ноу, — ответил Назар.
Матрос сделал еще попытку:
— Парле ву франсе?
Получив отрицательный ответ, оглянулся на капитана, развел руками и скрылся. Подошел еще один, такой же худой, в лохмотьях, задал тот же вопрос на испанском, итальянском, еще на каких-то языках. Капитан уже начал проявлять нетерпение.
Вдруг в стороне раздался голос:
— По-русски понимаешь?
Назар встрепенулся. В двух шагах от него с усилием тянул канат рослый бородатый человек. На нем была заплатанная рубаха. Без ворота, без пуговиц, зато на голой груди мотался на тонкой цепочке нательный крестик.
— Понимаю, — торопливо крикнул Назар. — Я русский! Меня сбросило за борт… А кто вы?
— Люди, как видишь, — ответил с натугой бородач и замолчал, изо всех сил подтягивая толстый конец. Закрепив его за кольцо, вделанное в палубу, сказал медленно, глядя вверх на паруса:
— Идем к новым землям. Капитан у нас вон тот… Ван Страатен. Дай только обогнуть этот анафемский мыс и тогда…
У Назара перехватило дыхание. Значит, он на знаменитом Летучем Голландце? Да, корабль стар, безнадежно стар. Скрипели и раскачивались под ударами шторма потемневшие мачты, канаты то провисали, то натягивались так резко, что каждую минуту могли лопнуть. Деревянная палуба и борта латаны-перелазаны, в кормовой надстройке зияют дыры…