— Здесь нельзя играть, — вдруг строго сказал мне появившийся невесть откуда человек в военной форме, — в лесу попадаются мины.
— Ну и пусть мины, — подумала я. — Ведь я уже видела море…
Генрих Гунн
КОЖЕОЗЕРСКИЕ БЫЛИ
(Из рассказов об Озерном крае)
Фото Ю. Рыбакова
Ко всем большим северным озерам ведут ныне налаженные пути сообщения: где сухопутные, где водные, а где и воздушные. А вот к Кожозеру — нет. Причина проста: хотя и обозначен на карте Кожпоселок, никакого поселка там давно не существует.
— Никто там теперь не живет, — говорили нам мужики в Усть-Коже. — Прежде-то монахи жили, потом, после революции, разросся поселок, а в послевоенные годы опустел.
— И никого там нет?
— Как никого? Люди везде живут. Рыбаки от Гослова, геологи. Пастухи совхозный скот пасут. Свято место пусто не бывает.
— Но ведь далеко…
— Коль пойдешь, так и недалеко… До Покровского, считай, четырнадцать верст, оттуда до Половины тридцать одна верста — деревня такая была на половине пути, — ну уж от нее тридцать четыре до самого озера.
— А если по реке подняться?
— Нашу реку знать надо. Это здесь она такая тихая, а повыше — порог на пороге, падуны, да какие! Речка Кожа невелика — сто километров, а спадает на сто метров, ну как горная.
— Так как же быть?
— А по «монастырке». Эта дорога особенная, ее монастырь строил. Прямая как стрела. В большом порядке содержалась. Старики рассказывали, сам игумен дорогу проверял: едет в коляске, ставит перед собой посох; где он подскочит, там останавливался и велел сровнять ухаб. Если б трактора гати не разворотили, и сейчас бы машины проходили. Сей год лето сухое, идти по «монастырке» — одно удовольствие.
— А мешок за спиной?
— Тут уж ничего не поделаешь, все с собой бери: магазина не найдешь. Эх, не повезло вам, ребята, вчера трактор туда ушел…
Не было у меня в жизни пути более трудного, но и более прекрасного.
«Монастырка» представляла собой проложенное через леса и болота вдоль правого берега Кожи дорожное полотно, достаточно широкое, чтобы на нем встарь могли разъехаться встречные телеги. Поначалу шла она песками близко к берегу, и в просветах между деревьями виднелась беспокойная, шумливая река, скачущая на порогах, окатывающая выглаженные диабазовые плиты. Потом дорога пошла в тенистом коридоре мрачного елового сузема, молчаливого, однообразного. Птиц не слышно было. На возвышенных местах — слежавшаяся супесь, на ней недавние следы трактора еле заметны. В низинах мостики и гати разворочены гусеницами, но пешеходу везде дорога.
Мы шли, делая привалы сначала через пятьдесят минут, потом через сорок, тридцать, двадцать, проклиная груз, все более давивший на плечи. И вот, когда, казалось, уже конца не будет пути, внезапно открылся просвет. Мы вышли на поляну. Весело блестела тихим плесом речка, на берегу ее стояла изба, пониже баня, поодаль на берегу три березы. Это и есть Половина.
Был здесь некогда постоялый двор, потом деревенька в несколько домов. Теперь на поляне стоял зарод — стог по-северному, а в единственном сберегаемом доме останавливаются все проходящие.
У Половины впадает в Кожу Костяница — маленькая речка, скорее ручеек. Названа так, очевидно, потому, что все русло усеяно камнями. Каменистая река извивается в лесной глухомани, уходя далеко, в медвежьи дебри.
А сама Кожа здесь тихая. Выше и ниже — пороги, слышен их гул в вечерней тишине, а здесь — спокойная речка с зарослями кувшинок в заводях, с прозрачной студеной водой. Хорошее, уютное место эта Половина. Тишь здесь лесная, полная, успокаивающая. После долгого пути по мрачному лесному коридору с тяжкой ношей так славно на этой поляне, залитой солнцем, и не хочется никуда идти, а посиживать бы все время вот так, слушая стрекот кузнечиков в траве и крик коршунов в голубой выси.
Да и чего еще надо? Вот он — Север, вот она — тишь, глушь; живи и радуйся, охоться, рыбачь… Но озеро зовет. Пожили день, другой — и в путь. Через пять километров — избушка. Ну как здесь не остановиться на денек?