До сих пор мы говорили об озере, о реке, о Лопском полуострове и его истории, но пока обходили вниманием сохранившиеся монастырские постройки. А они сразу бросаются в глаза, как только ступишь на перешеек, закончив долгий путь по лесной дороге.
Издали белые монастырские здания предстают единым ансамблем, отражающимся в озерном зеркале. Каменный монастырь в отличие от прежнего деревянного занял новое место, на краю возвышенного островного плато. Если прежде первенствующую роль играли соображения практические, то теперь на передний план вышли эстетические и престижные: паломников должны были поражать каменные здания, выросшие в дальней дали, в лесной глуши, каких не сыщешь в ближайшем уездном городе да и в самом губернском Архангельске немного. Замысел вполне удался: монастырский ансамбль производит внушительное, торжественное впечатление.
Но вблизи здания, которые давно покинули люди, выглядят уныло. Все они, в том числе два храма, соединенные крытым переходом, невысоки, приземисты, преобладает в них горизонталь, но тем удачнее они вписываются в пейзаж. Настоятельский корпус имеет облик городского жилого дома начала нашего века — эркер, мансарда, высокие окна. Особняком стоят каменные монастырские ворота с надвратной церковкой. Раскрыты проемы двух арок, нет к ним дороги: все густо заросло травой. Ворота, которые никуда не ведут…
Осматривая здания, замечаешь следы пуль и снарядных осколков. Так далеко в северных дебрях лежит этот монастырь, что не заходили сюда войска и в Смутное время, и, кажется, нечего было делать тут войне. Но война была — гражданская. Нижнее течение реки Онеги и прилегающая местность до села Чекуева была занята белыми. В Кожеозерском монастыре они расквартировали свой отряд.
Зимой 1919/20 года красные войска перешли в наступление на всех участках Северного фронта. На Онежском его участке был осуществлен дальний рейд с выходом в тыл противника. Хорошо зная Озерный край, красный отряд двигался лесной дорогой на деревню Кривой Пояс, от которой шла тропа на Кожозеро. Красный отряд состоял из северян, привыкших к трудным лесным условиям. Они сумели через снега и болота протащить пушку и пулеметы. Белые были застигнуты врасплох, но сопротивление оказали яростное. Памятью этого боя и остались следы на стенах зданий да братская могила павших красноармейцев на холме у дороги…
Началась новая страница кожеозерской истории. На месте бывшего монастыря возник Кожпоселок.
— Как вы жили-то здесь? — спрашивал я пастуха Евгения Тимофеевича Таразанова, кожеозерского уроженца, знатока местных преданий.
— Как жили… — неторопливо отвечал он. — Хорошо жили. Был здесь рыболовецкий колхоз. Животноводством занимались. Хлеб сеяли, больше ячмень. Народу много. Клуб у нас был. Все честь-честью.
— Но далеко?
— Чего далеко? Четыре деревни было на озере: Кожпоселок, Хабарове, Тушилово и Летний Конец. Своим «кустом» жили. А ехать надо — дорога налажена. Выедешь, в Половине лошадей накормишь и дальше. За день успевали.
— Почему же сселились отсюда?
— После войны кто не вернулся, кто в город ушел. Людей стало мало, пришлось сселяться.
Сам Таразанов на Кожозеро каждый год пригоняет совхозных телят. Им на Лопском полуострове раздолье, и пастуху с ними хлопот нет.
Ездили мы с ним ловить рыбу на одному ему известные «корги». Время здесь течет иначе, чем в привычной городской жизни, — неспешно, несуетливо; кажется, его так много, что можно всюду успеть, все сделать.
С утра, на заре, иду в лес. За мной увязываются две собаки — Зорька и Тайга. При виде ружья они начинают радостно скакать, и прогнать их невозможно. Пытаюсь ускользнуть от них, уйти украдкой — бесполезно, собаки находят меня по следу. Они молодые, несмышленые, носятся по лесу как угорелые, распугивают дичь на километр.
Возвращаюсь один: собакам надоела моя компания, они убежали домой. На перешейке дымит летняя кухня — дядя Ваня готовит рыбакам завтрак. Он в белом фартуке и белом колпаке, как заправский повар, да он такой и есть: на самодельной плите готовит кушанья — одно объедение! Говорят, приглашали его в лучший ресторан Архангельска. Не захотел: как, мол, мои рыбачки без меня будут? И те его боготворят, авторитет дяди Вани выше бригадирского. С бригадиром можно поспорить, а тихое слово дяди Вани непререкаемо.