— Так какая же здесь история?
— Ну как же! — удивился Аносов. — Ученые на острове жили, изучали что-то. Вот дом на память остался. С тех пор и эта бухта называется бухтой Мерзлотников.
— Так и на карте помечена?
— Да нет же, на карте такую бухточку помечать отдельным именем не станут. Это у нас на станции так называют. И от смены к смене передается.
Аносов задумался на минуту, потом сказал:
— Вообще память здесь, на Севере, долго держится.
Он усмехнулся смущенно, как мне показалось, должно быть, от того, что фраза вышла несколько напыщенной, и, видимо желая скрасить это впечатление иронией, добавил:
— Наверно, потому, что воздух холодный, лед. В общем консервативная среда.
От этих слов я внутренне встрепенулся, ибо представилось, что прячется за ними нечто важное. И надежда возникла, что получен будет — хоть частично — ответ на тот вопрос, который постоянно маячил передо мною после полета на остров «Правда». Я только приказал себе не спешить, не спрашивать ни о чем в лоб, а то опять сведется разговор, как тогда, к историям про белых медведей.
А поначалу, когда выпрыгнул из лодки на песок острова Муостах, на Аносова я и не обратил особого внимания. Тут, видно, то сказалось, что не было в его облике ничего колоритного, связанного с традиционными представлениями об арктической экзотике. Ни особого какого-то выражения мужественной суровости, ни даже бороды. Возраста он был, по арктическим понятиям, среднего — немного за тридцать. Сложения тоже среднего — не толст, не тонок; лицо простое, русское, без особых примет. Да и одежда была на нем того осредненного рабочего типа, с какой на любых параллелях и меридианах страны встретишься: цигейковая ушанка с кожаным верхом, телогрейка, резиновые сапоги.
Если к этому добавить, что держался он просто, говорил спокойно, а в распоряжениях, которые при мне отдавал, чувствовались знание дела и толковость, то выйдет, что но всем приметам выглядел он хозяйственником среднего (опять же!) звена. Его легко было представить колхозным бригадиром, прорабом на стройке, начальником причала в дальнем порту.
За домом мерзлотников потянулась земля, густо покрытая мхом, а кое-где и редкой травой. Лишь в низких местах трава становилась погуще, помахивали на ветру белые султанчики пушицы, похожей издали на одуванчик, то и дело желтыми каплями вспыхивали полярные маки. Глядя на зеленый ковер, покрывший землю, нельзя было не удивиться способности трав и мхов выстоять, прижиться в самых, казалось бы, невероятных условиях — на тонком слое почвы, покрывшем ледяную линзу.
Я попытался передать это свое ощущение Аносову, но, должно быть, оттого, что я все еще не знал, как с ним разговаривать, вышло у меня слишком красиво, выспренне. Сказал вроде того, что, мол, каждой здешней былинке хочется низкий поклон отвесить за мужество и жизнестойкость. Однако Аносов понял меня, более того, как-то вдруг изменил своему спокойствию, карие его глаза сверкнули:
— Вот именно! — подхватил он. — Здесь каждое растение — чудо! Даже когда на острове годами живешь, не устаешь удивляться.
Я заметил в ответ, что, по моим наблюдениям, не у всех людей, работающих в Арктике, навсегда остается это чувство.
— Знаю, — согласился он нехотя, будто извинялся за кого-то. — Только мне кажется, если произошло с человеком такое, лучше ему подаваться на материк…
Он вдруг присел на корточки и поманил меня:
— Вот, посмотрите!
У самых его ног чуть высовывалась из мха ярко-красная пуговка — головка сыроежки.
Аносов вынул из кармана телогрейки перочинный нож, аккуратно срезал гриб и, распрямившись, передал его мне:
— Видали такое?
Секунду терзали меня противоречивые чувства: хотелось подыграть ему, сказать «не видал», но я очень боялся допустить в наше общение, начавшее только складываться, хотя бы одну фальшивую ноту. И это соображение пересилило:
— В общем-то сыроежек в Подмосковье много… — сказал я осторожно.
— Это только название совпадает! — ответил он задиристо. — Гриб совсем другой. Вы его пощупайте, прижмите пальцами!
Я сжал гриб — он оказался плотным, словно это была не настоящая сыроежка, а вырезанный из дерева грибок для штопки.
— Не похож на подмосковные? — радостно спросил Аносов. — Здесь все такие. Мало того, что сама ткань гриба плотная. В тундре нет ни червей, ни муравьев — грибы портить некому. Они у нас крепенькие. Один к одному! Так что глядите под ноги, ищите. Раз один нашелся, будут и другие. Мы их не рвем — срезаем. Держите. — И он протянул мне складной ножик.