— Ну, существует норильский баран или это сказки?
— Существует. Наблюдали и засняли. Только еще не проявили. А вот, кстати, баран.
Борис подал летчику бинокль.
— Вон, видите… ну как бы ацтекский храм с колоннами? А левее — скала в виде старика, вылезшего по пояс. Между ними — водопад. А над водопадом — пятнышко.
Вертолетчики, как оно и положено, от спирта отказались, попили чаю и сказали, что завидуют нам.
— Курорт! — сказал один, залезая в кабину. — Ну, отдыхайте, а мы — работать.
Вертолет закрутил своими махалками, поднялся и долго летел ниже гор над рекой.
Мы налили в кружки спирта — передачку из Норильска, как вдруг похолодало и пошел дождь. Светило солнце. Потом потемнело, и посыпался град размером с черешню, полосатый, как оникс, и заостренный с одной стороны. Отдаленные горы оставались освещенными солнцем.
Мы решили, что это ненадолго, но град не прекращался. Горы покрылись мраком и исчезли, мир сузился. Холокит, показавшийся вначале невинной речкой, превратился в грохочущий поток. Остров стал буквально на глазах сужаться. Мы кинулись спасать продукты, присланные из Норильска, и образцы. Ведро с маслом унесло. Сделалось по-настоящему холодно. Земля побелела, а спрятаться было некуда. Наверное, легче разложить костер под душем, чем здесь. Беспрерывно сверкали молнии, высвечивая зеленоватые отпечатки гор и неподвижных струй. Мы промокли до нитки и стучали зубами. Хлеб превратился в замазку, а папиросы — в кашу, хотя мы их и прятали. Трудно сказать, сколько длилось это безобразие. Прошел дождь и град, и вдруг ожил гнус. Комара было так много, что даже дышать следовало с осторожностью. От кружек, теперь наполненных водой и льдинками, спиртом даже не пахло.
Мы занялись устройством лагеря на высоком берегу. А я, стуча зубами от холода, поливал мысленно на чем свет стоит «лоно природы», «робинзонаду», Север вообще и плато Путорана в частности.
И тут я заметил, что Борис застыл на месте.
— Радуга-радуга, — произнес он вяло.
Горы казались отлитыми из фиолетового стекла с зелеными вкраплениями. Небо было светло-лилового цвета, и по нему медленно ползли желто-зеленые облака. Над этими облаками были другие, похожие на их отражение. Закапал дождь раскаленными каплями, и зелень облаков потянулась долгими посветлевшими волокнами к земле. Снег на горах сделался розовым, а вершины озарились красно-фиолетовым светом. И надо всем этим радуга, образующая с отражениями в многочисленных лужах и озерках почти замкнутый круг. Земля казалась прозрачной. Рассеянный свет проникал в каждую пору листа и дотянулся до каждого цветка шиповника. Река немыслимо изумрудного цвета катилась, как струя дыма, между лакированных скал.
— Что это такое? — спросил я Бориса. — Какого цвета река? Или у меня что-то с глазами?
— Да-да, — отозвался Борис, — на Таймыре краски иногда… того… Зацвел шиповник — хариус будет брать на мушку.
Борис Михайлович старался никогда не выражаться красиво, хотя остро чувствовал красоту.
Предположение о баранах, которыми буквально кишат горы в верховьях Холокита, оказалось несколько преувеличенным. Только раз удалось снять самку с ягненком. Через семнадцать дней работы в этом районе мы снимались с места на сооруженном нами плоту, в основание которого были заложены восемь автомобильных камер.
— Надо разбить бутылку шампанского о борт судна, — сказал Борис.
Чтоб это предложение не было совсем уж голословным, я сказал:
— Может, подойдет спирт?
— О нем забудь. У Вовы скоро день рождения.
Научный сотрудник Владимир Федорович Дорохов в этот момент выводил на топоре зазубрины и ворчал:
— Военный топор!
И скоро нас уже несло по реке, похожей на зеленый дым, пущенный по каньону. На первом перекате плот затрясло, как на кочках, — камеры глухо застучали.
— Выдержал, — произнес Борис, — не рассыпался.
Потом мы прошли еще два переката, и у нас возникло к плоту чувство, похожее на благодарность.
«Ну если и дальше будет так — пройдем», — подумал я.
Нас несла горная бурливая река, мелькали на дне камни, выстреливаемые назад, как огни в вагоне метро, и каждая минута приближала нас к конечной цели всякого странствия — к дому.
— Лиственница, — сказал Борис, — она нас счистит.
И мы навалились на весла, чтобы причалить к берегу.
Еще раньше, с вершины горы, мы видели ее в бинокль, и кто-то высказал предположение, что она может нам помешать. Лиственница лежала поперек реки, и вода бурлила и гудела вокруг опущенных в воду веток.