Мне и раньше приходилось видеть, как заяц защищался от пернатого разбойника: переворачивался на спину и отбивался задними, более сильными ногами. А тут редкостный случай — передними защищался, и притом на полном ходу. Выходит, зайца ноги спасают не только в быстром беге… У безобидного зверька врагов много, но русак не такая уж легкая добыча для хищников. Каждодневно ему грозит смертельная опасность, но осторожный зверек доживает до семи-восьми лет.
Ястреб сделал две безуспешные попытки атаковать косого А заяц тем временем, поравнявшись со мной, прыгнул с дороги», сторону и исчез в спасительных кустах.
Мне рассказали позже, что и другие видели здесь моего знакомого русачка, а эту куртину лозняка заячьим кустом давно называют.
Дуб стреляет
Полная луна освещала заснеженную дорогу. В морозной тишине раздавался протяжный скрип саней и частый стук подков. В дремотном покое торжественно и величаво застыли деревья. Лесной коридор пролег среди молодых сосенок, одетых снежным кружевом. затем краснолесье ненадолго сменяют белые снега полян. Опустив заснеженные густые ветви, меж старых берез притихли елочки.
Лошадь бежит рысцой, холодный блеск алмазных огней скачет по деревьям: то вспыхнет на суку, то заиграет на соседней вершине. то вдруг пролетит и рассыплется в искрах, будто опускается на лес мерцающая вязь полуночных звезд.
Хочется остановиться и слушать колдовскую тишину в сумраке хвойного леса, внимать безмолвию дубравы, любоваться сполохами заснеженного междулесья.
Натягиваю вожжи, но разгоряченная бегом лошадь перебирает ногами. Недаром говорят: «Мороз невелик, да стоять не велит». И снова проплывают поодаль светлая колоннада берез, могучие темнокорые дубы. А вот в серебристом свете луны семья елочек.
Иногда в сумраке вековых деревьев покажется валежина, полузаваленная снегом, а из подлеска рогатая коряга. Тут в воображении сразу возникают фантастические образы, и даже становится жутковато.
На кордоне отпрягли лошадь, завели в конюшню. Стоим с Иваном Ивановичем. Манит изба с жарко натопленной печью.
И все же медлим. Хочется побыть наедине с ночью, среди деревьев-великанов, обступивших одинокий дом в лесу, послушать тишину. Из-за вершины дуба смотрит луна. Таинственно мерцают звезды. Фыркнула за стеной в стойле лошадь и затихла, словно тоже к чему-то прислушивается.
Но внезапно в глубине леса гулко разносится треск. Затем где-то рядом застонало дерево.
— Лес трещит от мороза, — поясняет лесник.
Словно сговорившись, тут и там затрещали деревья: то отдельными ударами, то ружейным дуплетом, то беспорядочной пальбой.
Иногда громкие звуки на несколько мгновений затихают, но вот опять оглушительный треск наполняет лес. Кажется, стадо огромных зверей пробирается по бурелому.
— Ишь, дубрава стонет! — сокрушается лесник. — Такая стынь древесину портит!
Да, если осмотреть стреляющий дуб, увидишь глубокую трещину — от нижних сучьев до комля — на самой ценной части ствола. А пройдет год-два, раны заживут, расщеп окаймит выступающий гребень, и останется вздутый шрам на стволе.
Марк Костров
РУССКОЕ ОЗЕРО
Очерк
Фото автора
Рис. И. Шаховского
Полистовское болото огромно: сорок на сорок километров. В центре его — Русское озеро. Из озера вытекает река Порусья. Там, где она впадает в Полисть, в городе Старая Русса стоит на набережной деревянный дом Федора Михайловича Достоевского.
Как только у меня выдаются свободные дни, я ухожу на болото, чтобы повидать Русское озеро, но каждый раз отступаю перед трудностями. С каких только сторон я не пытался подойти к нему — от Рдейского монастыря, ехал по узкоколейке до Быков, пытался пробраться по Псковской области, от деревни Гоголево, но все безрезультатно. Топи, чащобы надежно охраняют путь к Русскому озеру.
В июле семьдесят девятого года шел от Красного Бора, три дня шел, и снова повернул обратно. Но почему-то всегда отступления радуют. Они оставляют веру в то, что когда-нибудь я увижу это таинственное, по слухам, по рассказам, сказочной красоты и богатства озеро.
Великие сосны стоят по его песчаным берегам, рыба, не тревожимая с начала мира, клюет беспрестанно. Немного пугает, что там якобы одни только окуни. Они победили в озере всю остальную рыбу и теперь пожирают своих сородичей, разрастаясь от каннибализма до огромных пятифунтовых размеров.