Однако вернемся к моему походу на озеро. В перерывах между дождями Над равниной светит светлое солнце, и все начинает как-то щуриться, сверкать, испаряться, расти. И летают надо мною в солнечном небе журавли, кричат жалобно, пронзительно и тревожно.
Впереди, в лесах, как тренога марсианина, стоит маяк. Вот уже четыре часа иду, но он остается все таким же далеким. Лишь к вечеру, так и не добравшись до него, выхожу на холмик черной землицы, по-местному гормылек. На нем растут три сосны, две ромашки и колокольчик — больше не поместилось. Странно видеть полевые цветы после долгих блужданий во мхах.
Утром встаю рано. Солнце только краем высунулось в небо, а уже успело выхватить на вершине сосны белку. Белка — рыжее сосен, рыжее самого солнца — скатывается ко мне по стволу, косит бусинкой глаза на мой бивачный беспорядок: оставил на ночь два сырых яйца в траве; лежал в палатке, слышал, как кто-то тюкал их носом, но лень было выбраться наружу, и теперь одни скорлупки валяются.
Удивительно легко и сладко спится среди Полистовских болот. Однажды не хватило сил дойти до сухого острова — я поместился на матерой, похожей на кабанью спину кочке. Ныряя в ухабах туч, плыла луна в сторону Русского озера, тускло светили звезды, опутанные, как пряжей, не успевшими растаять следами самолетов. Усталая заря лежала вокруг меня, и где-то в стороне, за далеким горизонтом, шла напряженная обыденная жизнь — я совершенно забываю про нее на болотах.
В другой раз вышел-таки на сухой остров под названием Свинаев. Посредине его стоял вагончик на полозьях — когда-то на острове пасли скот. Я лежал на сене, на топчане, и, когда ласточки, облепившие своими гнездами весь домик, перестали журчать, уснул. Проснулся от скрипа. За стеной, над самым моим ухом, кричал коростель, словно работал ржавым рашпилем. Я постучал в стенку — дергач замолк, но через минуту вновь начал скрипеть. Так я и уснул под скрипы, гонялся во сне за упрямой птицей и, несмотря на ночной марафон, проснулся бодрый, полный сил. Мечтаю еще такую же ночь провести на Свинаевом острове.
А вот ночевка на берегу озера Круглого. Палатка утопает во мху, и кажется, озерная вода выше тебя, лежит огромной растянутой каплей на зеленой клеенке болот. Ветра нет, тишина, спичка горит ровно. Озеро в бордюре из июльской янтарной морошки, словно зеркало в драгоценной оправе. Щуки на Полистовских болотах никогда не бьют поверху, борьба происходит где-то в темных глубинах, а на поверхности озер тихо и гладко.
Словно господь бог, обустраивая полистовскую землю, разбрызгивал воду веничком, макая его в ведро. Так и остались на земле озера группами в две, три, а то и более капель. Рдейский ордер, например, состоит из девяти озер, Горицкий — из четырех. Далее идут Домша, Островистое и Корниловка, Долгое и Круглое, и все они, чтоб союз был вечен, соединены ниточками проток.
Путь к главному озеру — это поход от одного озера к другому, конечно, с опробованием их блесною, с прикидкой, где, под какой сосной, в каком лесочке лучше всего делать привалы.
На озерах, недалеко от края болота, от деревень, всегда можно найти кусочек землицы, облюбованной и приподнятой многолетними стоянками местных жителей: то это плетенная из кустов подстилка и рядом на такой же кострище; то кто-то зимой завез несколько пудов сена, и оно обернулось бугорком, проросшим мятликом и тимофеевкой. На Долгом озере положили на мху полусгнившую лодку.
Но под соснами с некоторых пор спать не рекомендуется, об этом мне рассказывал Павел Сергеевич, пенсионер из Замошья. Обычно приближение озера чувствуешь, как это ни удивительно, по повышению местности. На горизонте возникает ниточка редких, как бородка молодого туриста, сосенок, блеснет полоска тусклой воды. Ну а к Павлу Сергеевичу я шел на столбик дыма. Уха у него уже остыла, не лилась из носика чайника. Он мне рассказывал, пока разогревался рыбный студень, разные байки, в том числе почему под соснами спать нельзя.