После долгого голодания силы на исходе. Первым делом ухудшилось зрение — читать уже не могу. Подолгу сплю и во сне слышу странную музыку. Бегать и нырять не хочется. Однако прервать тренировки уже нельзя. Плаваю медленно, отдыхая на спине. На восьмой день море успокоилось, вода стала прозрачной, как слеза.
Сегодня четвертое апреля. Одиннадцатый день голодовки. Подготовка к охоте кончилась, но организм обессилен. Слабею с каждым часом. Бог знает, почему я тогда не заболел. Ведь простудиться было пара пустяков.
Сегодня я обязан что-нибудь поймать. Едва увидел стаю рыб, как перестал чувствовать холод. Шерстяные трикотажные штаны и свитер немного задерживали согретую телом воду, но дрожу я ужасно. Ружье прыгает в руках, как пулемет. Мелкие рыбешки суетятся вокруг. Вот похожие на наших красноперок красноглазые белобокие рыбки — усачи. Они то прячутся в зарослях камыша, то выплывают на чистую воду. Ершики крутятся у самой маски, грозно вертят хвостиками, подняв колючие спинные плавники. Но резвиться с рыбьим молодняком недосуг. Где же достойные меня настоящие рыбы? Ага!.. Вот из зарослей вылезает трехкилограммовый сазан. Надо незаметно подкрасться… Очень трудно унять дрожь. Выстрел. Мимо… Сазан кидается влево, со дна вздымается ил. Прямиком через камыши я спешу на берег. Добыть ничего не удалось, но настроение прекрасное. Теперь я твердо знаю — сегодня у меня будет рыба!
Долго греюсь у костра и бегаю вокруг него, сушу одежду. И снова в воду. Большущий сазан бодро плывет впереди. Я догоняю его. Вот он повернулся боком. Этого-то мне и надо. Стрела пронзает его насквозь: пятьдесят атмосфер не шутка! Потянул немного на себя — зацепился. Сазан мой! Он еще бьется на дне, вздымая тучи ила, но я уже тащу его за леску и спешу на берег. Моей радости нет границ — проблема пищи решена! Завтра нырну четыре раза.
Охота спорилась. Сазаны не слишком проворны и не очень пугливы. Лещи поосмотрительнее. Они только высовываются из водорослей и тут же назад. Холод не позволяет терпеливо выслеживать их. Впрочем, удается подстрелить и парочку лещей. Усачи любят большую глубину и обычно держатся у самого дна, все время что-то щупая своими небольшими усиками. А где же сомы?
Ем я одну рыбу, прямо ихтиофаг — пожиратель рыб. Так древние греки называли представителей племен, обитавших у Красного моря. Рыбные блюда у меня четырех сортов: рыба вареная, жаренная на вертеле, на камне и сушеная. Рыба хороша даже без специй. Пока еще не началась настоящая жара, соли мне не добыть. Поступаю так. В яму помещаю капроновый лоскут, наливаю морской воды и жду, пока она немного выпарится. Потом окунаю в нее куски рыбы.
Жизнь принимает какие-то определенные очертания. Я занят с утра до вечера. Даже почитать некогда. Удивительно вынослив человеческий организм! Я едва не замерзаю напрочь, но не болею. Поначалу я боялся воспаления легких и среднего уха, плеврита, гриппа, однако ни разу даже не кашлянул. Правда, я овладел искусством дрожания. Дрожь — это мускульная работа, во время которой выделяется добавочная тепловая энергия. Замечаю у себя брадикардию — пульс становится реже. Когда лежу неподвижно, насчитываю пятьдесят ударов в минуту, обычно у меня на десять больше. Белков и жиров хватает. Силы в общем восстановлены. Кажется, я даже вошел в мало-мальски спортивную форму. Однако без сахара, хлеба, картошки вес продолжает падать.
Утром десятого апреля я, как обычно, охочусь в тростниках у берега. Вдруг даже через трубку почувствовал запах гари. Поднимаю голову — вокруг сплошной дым. Спешно возвращаюсь на берег. Остров в огне! Горит даже торчащий из воды тростник. Очевидно, ветер разнес по острову угли костра. Прошлогодняя трава и тростник сухи, как порох. Огонь цвета кипящей меди. С ревом и треском огненная лавина движется по острову, высоко в небо поднимается черный дым. Вот, думаю, теперь-то уж в Тайлакджеге не заметят дым и приплывут посмотреть, что здесь стряслось. А как там моя кибитка? Хорошо, что документы зарыты в песок. Я бегу побережьем, обгоняя огонь.
Остров выгорел за час. Иду по пепелищу к своему домику. Самое грустное зрелище — обгоревшие ежики. Я и не подозревал, что они здесь обитают. Беднягам бежать было некуда. Я оглядываю горизонт: как всегда, пусто.