— По наблюдениям Генриха Генриховича, — сказал я, — с медведем опасна только неожиданная встреча. Поэтому надо идти, разговаривая. И еще нельзя брать ружье, вид и запах которого зверю ненавистны.
— Боязно шуметь в тайге и ходить без ружья… — похохотав, студенты задумывались.
А дядю преследовали неудачи. День спустя Ирина, Виктор и Сергей во главе с директором сели на лошадей и устремились высоко в горы — на гольцы, туда, где медведи в эту пору поедают дягиль и черемшу, щиплют, как коровы, траву. И тут уже сам Василий Николаевич стал пресекать всякое упоминание об орхидее.
— Купи мне все газеты, — попросил он, — какие есть в киоске турбазы.
Он взбодрился, встряхнулся, когда я принес целую пачку газет. Начались безмятежные внешне дни. Я работал, гулял с Василием Николаевичем. Он стряпал, пока мы не стали обедать по талонам на турбазе «Золотое озеро», читал газеты и фотографировал.
Не могла такая идиллия быть вечной, я это чувствовал. Ни один совместный отдых не обходится без легких столкновений. Кто-то кем-то должен быть непременно недоволен. У меня нрав далеко не ровный, у Василия Николаевича — тоже. Но где, когда, отчего это произойдет? Я с опаской ждал. Ничто не предвещало ссоры. Вот только погода на какое-то время испортилась. Сидишь в комнате, дождь льет, льет, льет. Льет здесь, стуча по крыше; льет там, где острый конец пихты глядит в небо; льет на скалы, которые совсем затуманились; льет за горой. Поливает кедровые шишки, камни, лосиные рога; у медведя по морде, вероятно, текут ручьи. А как безумствуют водопады! Даже мне стало невмоготу. Оглянусь на Василия Николаевича — лежит, подняв колени, комкает старую газету. Лицо терпеливое — лицо добровольного мученика. Чем его порадовать?
Посоветовавшись с работниками биостанции, я нашел способ раздобыть два пропуска в заповедник и оба их вручил с помпой своему дяде: «Вот!..»
Как я воодушевил старика! Больше он не лежал целыми часами, и, лишь только низовка, нагнавшая тучи, сменилась верховкой, мы стали собираться. Картошка у нас кончилась, попили чаю с печеньем и без особой тревоги подумали, как быть с обедом. Один фотоаппарат, уже ремонтированный в Новосибирске, сломался. По дороге на теплоход Василий Николаевич хлопнул себя по лбу: забыл закапать глазные капли! Плохие все приметы. Но дядя не унывал. На теплоходе, стоя у борта на ветерке, он делился со мной своими прежними удачами цветовода. Рассказывал про какой-то особый флокс. Обычно флоксы цветут осенью, а дяде подарили ранний, зацветающий чуть ли не в мае. Посаженный в сентябре, он сначала все хирел, прихварывал, и Василий Николаевич его уговаривал: «Что же ты так плохо себя ведешь? Я так хочу, чтобы ты хорошо рос и всем нравился». Уже казалось, что погибнет. А весной флокс вдруг расцвел, да таким голубым цветом, какого и в природе-то нет. Дядя всех друзей по соседству им оделил, а вот сколько ни фотографировал, все голубой цвет на снимке не получался…
Так мы скоротали время до Яйлы.
Что такое Яйла, куда мы прибыли? Большой деревянный поселок, протянувшийся вдоль берега и карабкающийся вверх. Двухэтажная контора заповедника насупилась у причала. Замдиректора по научной части ждал кого-то на берегу, а бог послал ему нас.
Мы увидели высокого угловатого молодого мужчину, курчавого и черного, похожего на лубочного разбойника.
Он глядел недоброжелательно и кривил физиономию в разговоре. Мыслимо ли говорить с ним без магической бумаги? Была у меня такая. Но я представился без нее.
О заповеднике было что расспросить: его несколько раз создавали, отменяли и пересоздавали, а кедровые леса вырубались, вымирал северный олень, неведомой судьбой заброшенный на Алтай, исчезали архары, гибли горные козлы. Замдиректора не дослушал меня, задрал подбородок и широко развел руками:
— Ну что вам сказать? Для толкового разговора нужно время. Увы-увы… А на что вам взглянуть? Животных в вольерах не держим, я против этого. Они в тайге бегают, это вам не Московский зоопарк. Растения вот, — он сделал щедрый жест, — у вас под ногами, смотрите, сколько хотите.
— У вас здесь живет один ботаник, Золотухин… — начал было Василий Николаевич.
— Нет. Уже не у нас. Переселился. Отсюда два часа на моторке, еще почти столько же, сколько вы проплыли на теплоходе. Но у меня моторки свободной нет. Комиссию жду, понимаете? И вообще сейчас завален делами и еще несколько дней не смогу вам быть полезен.
Мы поспешно с ним раскланялись, и Василий Николаевич выругался, как ругаются у него на Сухарке.