Вот и сбылась моя мечта выбраться на берег Оки весной, когда нежная молодая листва деревьев еще не сомкнулась густыми шатрами, когда зацветает черемуха и лесные поляны становятся синими от медуницы, а на румяной вечерней заре, все больше теснящей ночь, начинают свой сольный концерт соловьи.
Пришла пора прощаться с потаенным миром заповедника, с целительной тишиной лесов, со всей этой манящей красотой. Незаметно настал для меня последний день свидания с милыми окскими берегами и их гостеприимными людьми. Завтра, обновленный и счастливый, я снова окунусь в бурный, стремительно несущийся поток столичной жизни, но ритму его движения не заглушить только что пережитых впечатлений. Они надолго останутся для меня особым источником внутренней радости.
Александр Чегодаев
ПЕСТРЫЙ ЗВЕРЕК — ХОРЬ-ПЕРЕВЯЗКА
Очерк
Худ. А. Грашин
Было это во время моей очередной экспедиции по полупустыням Азербайджана. Однажды весенним утром, обходя выставленные на грызунов капканы, я увидел издали в одном из них нечто не похожее ни на одно из знакомых мне животных — норников, обычных жертв капканного вылова.
Подойдя ближе, я узнал зверька: перевязка! Зверек сидел спокойно, не метался; дуги капкана были защелкнуты на его передней лапке. Когда я подошел, он не порывался бежать в панике, не кидался навстречу, а просто сидел и смотрел. Его черная голова была разрисована белыми узорами, словно боевая раскраска вождя какого-нибудь дикого племени, верх шубки и хвост — в пестринах: оранжевых, белых, бурых; живот и лапы черные. Перевязка сжалась в дугу, хвост поднят и распушен. Я беру ее рукой в толстой перчатке за шею и нажимаю на пружину капкана, чтобы высвободить, — в нос ударяет волна неописуемого смрада — именно так защищаются все перевязки «на крайний случай». Лапа освобождена, но стойкий запах еще сохраняется. Не разжимая руки, я обследую пострадавшую перевязку. Рана несерьезная, перелома нет, но надо подлечить. Я уже притерпелся к запаху и даже начинаю улавливать примешивающийся к нему фиалковый аромат.
Вернувшись на стоянку, обрабатываю лапку. Перевязка до окончательного выздоровления занимает ящик с подстилкой из стружек и зарешеченной крышкой. На другой день я предлагаю ей случайно пойманную капканом убитую птицу, протягивая ее на ладони. В куче стружек сначала слышна возня, потом из подобия гнезда высовывается «боевая маска». Несколько секунд перевязка обнюхивает «добычу», потом вцепляется в нее, сдергивает с ладони и исчезает в своем гнезде. Оттуда доносится урчание и хруст; я разгребаю стружки. Перевязка скалит белые зубы; шерстка на морде перемазана кровью, зверек недовольно выгибается и предостерегающе рычит, именно рычит по-кошачьи, а не стрекочет, как все хорьковые.
Днем перевязка спит, свернувшись в клубок; разбуженная, недовольно урчит, но позволяет себя брать в руки и даже дает погладить, но лишь два-три раза, не более. Аппетит у нее хороший: охотно ест мясо, сырые яйца, не отказывается от сливочного масла, пьет молоко и мед. Ночью она оживляется и бегает вдоль фанерных стенок, пытается даже грызть сетку. Мы уже собираемся ее выпустить, но она нас опережает. Придя утром в отдельную комнату, запиравшуюся на ключ, где жили перевязка, гюрза в мешке, висевшем на гвоздике, а также в вольерчике — кречетка и чибис, мы находим птиц мертвыми, а ящик пустым. Перевязка исчезла. В этой комнате лежал всякий хлам, но тщательные поиски ничего не дали, пока один из нас не догадался поднять старое автомобильное сиденье и заглянуть в дыру на нем. Так и есть, сидит внутри и рычит оттуда! Содрали обшивку, а зверек ушел совсем вглубь, в пружины. Шофер принес монтировку и топор, и мы принялись осторожно сокрушать перевязкино убежище. Зверек не замедлил ответить. После его «газовой атаки» нас осталось двое в комнате — я и шофер. Куча добровольных советчиков, помощников и просто зевак рассеялась.