Семен возбуждался, торопясь, перебивал меня, говорил, что так и есть, все это, что я рассказал, и он знает: он слышал.
Кроме этих пространных намеков на приход весны, нехитрая цель которых была отвлечь старика, заставить дождаться теплой поры, я не пренебрег и явной ложью: сказал, что в заливе мне иногда попадалась озерная пелядь в две четверти длиной, из которой на сковородке течет сало. Я ведь знал об особом пристрастии Семена к рыбной ловле. И это вранье достигало благой цели. Мысли старика Семена переключились, и он сам начал разговор.
— Знаешь Мамонтове озеро у фактории Сиговой? — спросил он вдруг.
— Слыхал.
Это озеро было в той местности, где он жил до переезда сюда.
— А почему Мамонтове — знаешь?
— Нет.
— Там весной по нему мамонты ходят. Озера еще стылые стоят, а на Мамонтовом лед поломан. Я не видел: я слепой ты б увидел, как они топчутся.
Потом он неожиданно спросил какие двери у дома, где жил царь Петр, и добавил, что всю жизнь испытывал сильное желание пощупать двери, где жил царь Петр. И я рассказал, как выглядят двери этого дома. И еще о многом, о чем он спрашивал. И тут на улице раздался визг, будто режут свинью: это щенок лизнул таз для корма и язык примерз к металлу: надо было идти с чайником и поливать таз горячей водой. И пока я спасал щенка, то думал о том, что Семен еще поживет, раз не забыл о своих желаниях, еще не время ему «уходить». Длинную зиму надо помочь прожить. И с такими мыслями я в тот вечер уснул.
Ночью мы пробудились от громкого лая. Собаки сидели посреди избушки на половицах, смотрели в стену, лаяли и умолкали вслушиваясь. Так бывало, когда треснет гулко, раскатисто лед на реке, побежит трещина по льду далеко-далеко, будто булыжник бросили и он скачет-подскакивает. Или вот недавно избушка повела верхними венцами: бревна от холода сжались и просели. Раздался звук, словно выстрелили над ухом из небольшой пушки. А собаки сбились в кучу и, поджав хвосты, злобно лаяли, ожидая, что крыша рухнет. Откроешь дверь — в проем облаком хлынет морозный воздух, и лайки, выбежав, тут же просятся назад. Ну что ж, пусть заживают в тепле их раны.
Но нет, на этот раз не стрельнул лед, не осела избушка, не подошел зверь. Собаки сидели посреди избушки, лаяли все разом; вдруг все смолкли, слушая тишину, не рвались к двери, как бывает, когда забредет на поляну нездешний лось. За стеной ночь была светлая, но голубых теней не было, не полыхало и северное сияние; тускловатый свет месяца мягко растворял темноту. Я встал и распахнул дверь — мороз был немалый. Собаки сидели и слушали все так же. Это было странно, такого еще не случалось, и было немного не по себе от неизвестности. Я посмотрел на Семена. Он сидел на лежанке не шевелясь, опустив голову — напряженно слушал. Холод наполнял избушку. Я закрыл дверь и стал быстро одеваться. За избушкой, в стороне залива, послышался звук, вроде бы знакомый, но вместе с тем неясный. Сознание еще не связывало его с каким-то конкретным образом, и надо было слушать еще. Снова раздались такие же звуки.