Узнав, что мы собираемся к его отцу, он обрадовался и засуетился:
— Я скорее домой побегу, пока старик в лес не ушел. Котел с мясом поставлю…
Илья скрылся в лесной чаще. Немного погодя и мы пошли следом за ним. Тропа повела нас по большому бору, растущему на возвышенной гривке вдоль речки Апсии. И вскоре среди сосен показалась просторная поляна с мансийскими строениями — Амсияпауль.
Залаяли собаки. Их сбежалось много. Окружили нас, обнюхивают, но не кусаются, как наши дворняги.
Из избы вышел сам хозяин Николай Ильич в цветастой рубахе, на ногах нярки. Все такой же мансийский колосс — крупный, широкоплечий. Встретил нас радушно.
— Я тебя сначала не узнал, потом вспомнил, — приговаривал он и тряс мою руку.
За двенадцать лет Монин постарел. По-видимому, и я изменился — он пытливо рассматривал мое лицо.
— Наверно, опять на Маньпупынёр собрался? — спросил он меня.
— Нет. На этот раз буду снимать ваших оленей…
— Не забываешь нас. Спасибо, — одобрительно сказал старик. Пока вели разговор перед домом, я успел разглядеть мансийское становище. Хороший бор окружал приют лесных отшельников. Главное жилье — это большая и широкая изба, сложенная из длинных сосновых бревен. Выстроена с соблюдением всех норм мансийской архитектуры: крыша сшита из бересты, сама изба приземиста, словно приплюснута, вход ориентирован на юг. К дому кольцом примыкает изгородь, образующая загон для оленей — пусас. За ним на высоких столбах возвышаются четыре сомьи — амбары для хранения припасов.
Холм, на котором стоит изба, круто спускается к лесной долине Апсии. Речка змейкой вьется в густоте высокоствольного ельника. Под косогором устроена норма — полка, высокий настил для хранения лосиных, медвежьих и оленьих костей.
У пожилых манси сохранился обычай — беречь кости лесных особо почитаемых зверей.
К жилищу почти вплотную был пристроен маленький теремок. Это манькол — женская изба. Терем, как выяснилось позже, в основном выполняет роль родильного дома.
Перед крыльцом основной избы шумел костер. Над пламенем висел большой котел. Мать Николая Ильича, очень старая женщина, деревянным черпаком мешала в нем варево. Готовилось угощение.
Хозяин пригласил в дом.
— Давай заходи… Посидим поговорим, то да сё…
Изба внутри очень просторна. Потолка нет, вверху множество жердей для просушки одежд. Вдоль двух стен сделаны отсеки с нарами — своего рода отдельные комнаты.
Старушка мать и молодая жена сына Анна загремели стаканами, кружками, мисками. Николай Ильич, как глава семьи, давал женщинам распоряжения.
На стол поставили большое деревянное блюдо с дымящейся вареной лосятиной — целая гора. Николай Ильич пригласил к столу:
— Садитесь, мужики. Мяса поедим, чаю попьем, то да сё… Гостеприимство свойственно всем народам мира. Хлебосольство маленького северного народа манси исходит от души и сердца, искреннего желания угодить гостю хотя бы одной кружкой чаю, одной спичкой. И очень трогательно видеть, когда почти ничего не имеющий человек делится с вами последним, что у него есть.
Стол Монина не ломился от снеди, но было вдоволь жирного и вкусного мяса. Чай можно было пить бесконечно. Хозяева с увлечением «пировали» вместе с гостями.
За окном потемнело. Застолье кончилось. Женщины убрали посуду и удалились в свои «комнаты». Мы стали беседовать. Хотелось спросить старика о многом. Мысленно я подыскивал вежливую форму вопроса о лесном отшельничестве.
— Николай Ильич, в Няксимволь не думаете перебираться?
— То же самое мне начальник промхоза Баев предлагал. Зачем, говорит, живешь в лесу? Переезжай в Няксимволь!..
— Ведь вам, наверно, нелегко жить здесь?
— Знаешь, где-то, говорят, есть места богатые, там лучше. Но я это место не хочу бросать. Здесь моя мать не болела, я сам здоровый. Вырастил тут сына. У него никакой болезни никогда не было. Его дети тоже здоровые. Поэтому я думаю, что жить здесь можно и уходить отсюда не надо…
Я старался осмыслить услышанное от старика, найти возражения его доводам и не находил их.
Родина есть родина, даже если она — это крохотная еловая роща на берегу глухого лесного ручья или сосновый бугор — островок среди бесконечных таежных болот. Верхнесосьвинские манси очень привязаны к тем местам, где они родились, где жили отцы, деды, прадеды.