Нет, человеку, привыкшему к чуду, следует время от времени напоминать о выхолащивании земли, смраде, дыме, вымирании зверей, птиц. Тогда упорядочатся впечатления и придет на ум такой вопрос: почему Нечаев особо гордится тем, что у него в хозяйстве можно увидеть сидящих зайцев? Городского жителя, вероятно, удивит подобный ход мыслей. А если вдуматься? Если вспомнить, что говорим: труслив, как заяц? И вдруг — не боится, и вдруг — на виду, а пятками и ушами сверкнет лишь после того, как вспугнут. Значит, в некоторых уголках хозяйства есть такие условия, что даже заяц позволяет себе передохнуть на дороге. Теперь о количестве нечаевских обитателей можете судить сами.
— Бытует мнение, будто для сохранения природы есть, только один путь — искусственное разведение зайцев, фазанов, уток… То есть разведение на фермах, биостанциях, в инкубаторах. Нет, есть еще другой путь! — говорил он легко, весело, заражая феерической напористостью. — Ес-тес-твен-ное разведение дичи! На воле! И одновременная охрана природы! А искусственное оставьте для редких, вымирающих видов. Все, что мы видим сейчас за стеклом машины, сделано без миллионных инкубаторов, ферм, биостанций. За копейки, а не за миллионы. Все это даром, так как наше общество добровольное. Любой настоящий охотник может вступить в него.
Фотографии, развешанные по стенам, подсказывали мне, что знание природы Нечаев добывал в шалашах один на один с темнотой, сыростью, лесом, выжидая часами, когда сова принесет совятам мышь или степной кулик-авдотка нацелится на добычу. Вспомнилось, как Нечаев говорил: «Благодаря фотографии я познал тайны разведения животных. Чтобы снимать, их надо иметь возле себя. А чтобы они были рядом, их нужно охранять от хищников и браконьеров, кормить, поить, создавать покой, то есть заниматься биотехнией. А занятия биотехнией и привели к тому, что вокруг меня всегда много всякой живности. Она бегает, прыгает, летает рядом со мной, потому что ей рядом со мной очень хорошо. Микрозаповедники, зоны покоя — места, где фотографирую, это моя лаборатория, в которой работаю. И себя в этой лаборатории я чувствую точно так, как любой профессор, биолог или химик, чувствует себя в своей лаборатории. Но разница в том, что он к себе никого не пускает, кроме сотрудников, и лаборатория запирается на ключ. Мои же зоны покоя на замок не запираются, и каждый считает, что раз он приехал сюда, то имеет право везде лазить, все пугать, бить, стрелять. А каково мне, который занимается своим делом без малого пятьдесят лет и ради этого дела тридцать из них живет в лесу?!
Когда общаюсь с творческими людьми, каждый раз задаю себе один и тот же вопрос: возможен ли успех в деле без самопожертвования? Потому задаю, что удручают лишения, которым неизбежно подвергает себя истинный творец. Нечаев утверждает, что он фанатик. Но утверждает так, что от его слов становится на душе свободнее, радостнее. Безоглядное желание помочь ему, его делу — вот основное, что ощущаешь при общении с ним. Подобное отношение он вызывает у многих. Но, увы, не у всех.
Однажды он спросил:
— Не обиделись, что не подстрелил вам к обеду фазана?
— Вы же и для себя не делаете исключения.
— Раз не открыт охотничий сезон, зачем нарушать, правда? Согласившись, я как будто сняла камень с его души. Но вскоре Нечаев снова завел повинную речь о своем негостеприимстве, о том, что-де в магазин не завезли хороших продуктов, словно я не понимала, что для такого человека, как он, лучше умереть с голоду, чем отступить от самого себя. Ведь он относился к той породе людей, к которой принадлежали ученые Ленинграда — те, что во время блокады голодали, но не тронули ни единого зернышка из сберегаемого коллекционного фонда семян.
— Не казнитесь, — сказала я. — Я тоже, как вы, не ем, а заправляюсь. Фазан ли, молоко ли — один черт. К тому же я усвоила вашу заповедь: любите природу в живом, а не в жареном виде.
— Признайтесь, — не успокаивался он, — что удивлены: дичи полно, а стрелять нельзя. Мне один так и сказал: дескать, выше его понимания, что можно увидеть зайца и не пустить ему кровь.
— Удивлена другим: на вашем дворе ни коровы, ни свиньи, ни козы. За молоком и то идете к соседу. Наверное, вы единственный такой сельский житель.
— Если буду держать корову, обязательно кто-нибудь скажет: «Нечаев кормит ее государственными кормами». Зачем мне это?
— А жена как смотрит на ваши крайности?
— Хочешь быть женой Нечаева, терпи.
— Сказали бы лучше: женщин много, а работа одна.
— И сказал той, что поставила условие: или я, или зайцы.