Время шло, Алик тренировался с другими парнями, а сам все думал о Микуле. Позже началась работа: траления, рыба от зорьки до зорьки, не передохнуть, а еще позже сломалась траловая лебедка — судно ненадолго перевели в поисковые. Алик возобновил тренировки, меняя партнеров, но тут зачастили осенние шторма, занепогодило, и он окончательно приуныл: «Прав Федосеич, прав, какая к черту тренировка! С приходом в порт не потяну по третьему разряду».
…После разворота пошли по волне с поиском рыбы. Бортовая качка уменьшилась, стала мягче, плавнее, и руль послушнее, но от рулевого по-прежнему валил пар. Судно вихляло, подталкиваемое с кормы, заваливалось носом, а капитан много раз предупреждал: не рыскать! — и Микула добросовестно крутил штурвал, стараясь удержаться точно на курсе.
Смеркалось, синело вокруг. На западе, у горизонта, вспыхнул на миг длинный сабельный клинок, и тотчас на порозовевшем стекле проявились слюдяные затейливые узоры. Но просвет быстро исчез, а с ним поблекли, растворились в синеве морозные елочки. Тучи на глазах наливались густой темнотой, и море тоже быстро темнело. Неожиданно пошел снег; он падал перед рубкой отвесно, большими пушистыми хлопьями. Палуба внизу быстро покрывалась белым, и по этому белому покрывалу шальная шипящая волна проходилась размашистой кистью, оставляя темные полукруги.
Первый обильный внезапный снег, как и на берегу, будоражил, пьянил: хотелось выскочить на палубу, озорничать, лепить снежную бабу — Алик с трудом подавлял в себе это мальчишеское желание.
Он взглянул на часы. Без пяти шесть. Сейчас на полубаке приоткроется дверь, вылезет матрос и, озираясь, выжидая момента, дабы не накрыла волна, зайцем промчится два десятка метров в кормовую надстройку — сменить рулевого. И точно, сперва задергались массивные ручки на тяжелой железной двери, затем показалась голова, высунулся до пояса матрос в телогрейке, настороженный, нервный… Вот он перешагнул комингс, замер, высчитывая волну, и боком, по-крабьи, в опасной близости от фальшборта припустил по палубе. Впереди под рубкой его ждал узкий длинный шкафут с отвесным трапом наверх. С кормы ударила волна, подбросила судно и, перелетая рубку, ослабевая, изрешетила, как дробью, пушистый нежный снежок. Пока Алик гадал: успеет или не успеет матрос проскочить не вымокнув, в рубку все так же боком ввалился тот самый матрос в телогрейке.
— Накрыло! Вспотел! — весело сообщил он, отряхиваясь, колотя по штанинам красными руками.
Но прихватило его лишь снизу, и не самой волной, а ее слабеньким крылом, вымахом. Потому и веселился матрос, что сумел перехитрить море, выскочить из воды сухим.
— Сто восемьдесят на румбе. Вахту сдал, — сказал Микула, уступая место у штурвала.
— Есть сто восемьдесят! Вахту, стало быть, принял, — веселый матрос одной рукой уже вцепился в штурвал, другой стягивал телогрейку.