Трудно сказать, кто из нас больше удивился — Софья Васильевна Трофимова, хозяйка строгого кабинета, в котором мы вели беседу, или я.
Софья Васильевна уже много лет работает в отделе пропаганды обкома партии, и разговор у нас с нею был поначалу, во всяком случае, сугубо деловым, официальным. По мере того как мы знакомились, обменивались информацией, характер его менялся — разговор все больше теплел. А кргда выяснилось, что мы в известном смысле земляки, стал почти дружеским.
Софья Васильевна приехала сюда во время войны. Отец, инженер, вскоре умер, сама она долго болела. Перебивалась поденной работой — убирала, мыла полы. Очень хотелось учиться. Поступила в педагогический, месяц прозанималась, пока было тепло. А как дальше? На ногах тапочки, другой обуви нет, пальто никакого… Пошла забирать документы. Разговор в канцелярии услышал преподаватель Григорий Иванович Куликов; он вел курс древнерусской литературы. Спросил: «Ты в профком обращалась?» — «Обращалась, сказали, на всех средств не хватает…» — «Пойдем со мной…» Повел ее в партийный комитет, то есть вела-то его она: Куликов был слеп. «У меня девчонка в беде, надо помочь ей купить одежки. Обязательно надо помочь…» Потом ей: «Институт не бросай, должна учиться. Как ни тяжко — учись…»
Я слушал со всем возможным вниманием. Не могу передать, как интересен был мне этот рассказ.
— Софья Васильевна, — сказал я, — а знаете, кто перед вами? Не угадаете ни за что… Бывший секретарь Григория Ивановича…
Свел нас Яков Михайлович Родя. Подозвал меня на перемене: «Мой коллега из пединститута ищет себе помощника, секретаря, ты бы, наверно, ему подошел…»
Обязанностей — самых разных — было у меня много, но главных — две: читать вслух и писать под диктовку.
Григорий Иванович курил, мял в пальцах папиросу и глуховатым своим голосом неспешно диктовал. То были рецензии и аннотации, отзывы и письма, тезисы выступлений, докладов, обзоры житийной литературы, подробные разборы патериков — книг о «подвигах» христианских святых.
Бывало, он увлекался, диктовал быстро. Спрашивал: «Успеваешь?.. Ну, ну…» Спохватывался: «Что-то не то пошло. Перечитай-ка… Ну конечно, не то! Все это вымарай, пиши заново…»
Случалось, замолкал, несколько минут ни слова. Отдыхал? Обдумывал?
Как-то раз после долгой паузы вдруг сказал: «Взять бы да написать про себя, про собственную свою жизнь. Было бы людям на пользу…»
Он сам из крестьянской семьи, деревенский. В ранней молодости заболел, потерял зрение. Вуз кончал уже совсем слепым. Упорно работал, над диссертацией и ее одолел. Еще в начале тридцатых прослышал, что в Уральске создается пединститут, попросил направить сюда…
Впервые тогда у Григория Ивановича познакомился я с очерками Короленко о казаках. Мы читали весь вечер, у меня сел голос. Но тут пошло повествование о том, как уральские казаки, приверженцы «древлего благочестия», отправились за тридевять земель на поиски Камбийского царства, чудесной страны Беловодии. И остановиться уже было невозможно.
Были собраны деньги, избрана «депутация» — Григорий Хохлов и еще два казака. 22 мая 1898 года они пустились в дальний путь. Побывали в Малой Азии, проплыли Суэцким каналом и Красным морем, обогнули Индостан, Индокитай, были на каких-то островах, населенных дикарями, в Китае и «Опоньском царстве»… Увы, признаков «истинной веры» нигде они не нашли.
Хохлов вел записную книжку, которая позже усилиями Короленко была издана. Она так и называется «Путешествие уральских казаков в Беловодское царство».
Григорий Иванович слушал с каким-то упоением, тихонько похохатывая, качал головой. Потом, когда я дочитал, затеял позднее чаепитие, говорил о старообрядчестве — здешнем, уральском. Что было, как было, что частично — в привычках, в манере поведения — еще сохранилось. Говорил обстоятельно, со знанием предмета…
В пединституте — я туда наведался — хорошо помнят Куликова. Его вообще помнят многие, вспоминают устно и печатно.
Воронежский писатель Юрий Гончаров в первую военную зиму был студентом у Куликова, слушал его лекции. В повести «Сто холодных ночей» написал об этом, посвятив своему преподавателю яркие, взволнованные страницы.
Люди помнят. Помнить необходимо. Пуста земля без памяти.
Когда-то эта входная дверь, теперь такая чинная, выстреливала пушкой. С нею состязались другие двери. Грохотала — им в унисон — в спортзале штанга, раздавались удары по мячу, сопровождаемые возгласами, криками. В субботний и воскресный вечера, когда спортзал превращался в клуб, на всю округу были слышны стихийно-струнные раскаты… Здесь шумно и весело жили, шумно и весело проводили время. Здесь помещалось наше общежитие.