Выбрать главу

— И все-таки вы готовы начать все сначала? — недоверчиво спросил он. — И в случае проигрыша даже сами принять яд?

Мак-Нил долго молчал. Потом медленно заговорил снова:

— Вижу, вы все еще мне не верите. Это не соответствует точному определению, какое вы мне дали? Но я постараюсь объяснить. В сущности все очень просто. Я брал от жизни все, что мог, не слишком терзаясь угрызениями совести, Грант… Но все лучшее у меня уже позади, и я не так сильно цепляюсь за остатки, как вам, возможно, кажется. Однако кое-что, пока я жив, мне совершенно необходимо. Вас это, может быть, удивит, но дело в том, Грант, что некоторые принципы у меня имеются. В частности, я… я всегда старался вести себя как цивилизованный человек. Не скажу, что это всегда мне удавалось. Но, сделав что-либо неподобающее, я старался загладить свою вину.

Он опять помолчал, а затем так, точно не Грант, а он сам нуждался в оправдании, объяснил:

— Я никогда не питал к вам симпатии, Грант, но я часто вами восхищался. Вот почему мне очень жаль, что такое случилось. Особенно я восхищался вами в тот день, когда корабль получил пробоину.

Первый раз Мак-Нил затруднялся в подборе слов. Теперь он избегал встречаться взглядом с Грантом.

— В тот день я показал себя не с лучшей стороны. Случившееся потрясло меня. Я всегда был уверен, что выдержу любое испытание, но… в общем удар был слишком силен, и я не выдержал… — Он попытался шуткой скрыть смущение: — Такая же история случилась со мной в моем первом полете. Я не верил, что МНЕ грозят те неприятные ощущения, которые, как я слышал, возникают в космосе. А в результате мне они дались особенно тяжело. Но я переборол себя — переборол тогда и переборол теперь… Мало что в моей жизни так сильно удивляло меня, как то, что вы, именно вы, Грант, начинаете пасовать… О, конечно, история с вином! Я понимаю, вы сейчас думаете о ней. Так вот, это — единственное, в чем я НЕ раскаиваюсь. Я сказал, что всегда старался вести себя как цивилизованный человек, а цивилизованный человек должен знать, когда напиться. Но вам этого, пожалуй, не понять.

Между тем, как ни странно, именно сейчас Грант начал его понимать. Только сейчас он почувствовал, как сильно заблуждался насчет Мак-Нила. Нет, «заблуждался» — не то слово. Во многом он был прав. Но он скользил взглядом по поверхности, не подозревая, какие под ней скрываются глубины.

В первый и — учитывая обстоятельства — единственный раз ему стали ясны истинные мотивы поведения инженера. Теперь он понимал, что перед ним не трус, пытающийся оправдаться перед миром: никто и не узнает, что произошло на борту «Стар Куин». Да и Мак-Нилу с его так часто раздражавшей Гранта самоуверенностью, вероятнее всего, наплевать на общественное мнение. Но ради той же самоуверенности ему необходимо любой ценой сохранить собственное доброе мнение о себе. Иначе жизнь утратит для него всякий смысл, а на такую жизнь он ни за что не согласится.

Инженер пристально наблюдал за Грантом и, наверно, почувствовал, что тот уже близок к истине, так как внезапно изменил тон, словно жалея об излишней откровенности:

— Не думайте, что мне нравится проявлять донкихотское благородство. Подойдем к делу исключительно с позиций здравого смысла. Какое-то соглашение мы ведь вынуждены принять. Приходило ли вам в голову, что, если один из нас спасется, не заручившись соответствующими показаниями другого, оправдаться перед людьми ему будет нелегко?

Это обстоятельство Грант в своей слепой ярости совершенно упустил из виду. Но он не верил, чтобы оно могло чересчур беспокоить Мак-Нила.

— Да, — сказал он. — Пожалуй, вы правы.

Сейчас он чувствовал себя намного лучше. Ненависть испарилась, и на душе у него стало спокойнее. Даже то, что дело приняло совсем не тот оборот, какого он ждал, уже не слишком его тревожило.

— Ладно, — сказал он равнодушно, — покончим с этим. Где-то здесь должна быть колода карт.

— Я думаю, сделаем сначала заявления для Венеры — оба, — с какой-то особой настойчивостью возразил инженер. — Надо зафиксировать, что мы действуем по полному согласию — на случай, если потом придется отвечать на разные неловкие вопросы.

Грант безразлично кивнул. Он был уже на все согласен. Он даже улыбнулся, когда десятью минутами позже вытащил из колоды карту и положил ее картинкой вверх рядом с картой Мак-Нила.

— И это вся история? — спросил первый помощник, соображая, через какое время прилично будет начать передачу.

— Да, — ровным тоном сказал Мак-Нил, — это вся история.

Помощник, кусая карандаш, подбирал формулировку для следующего вопроса.

— И Грант как будто воспринял все совершенно спокойно?

Капитан сделал свирепое лицо, а Мак-Нил холодно посмотрел на первого помощника, будто сквозь него читая крикливые газетные заголовки, и, встав, направился к иллюминатору.

— Вы ведь слышали его заявление по радио? Разве оно было недостаточно спокойным?

Помощник вздохнул. Плохо все же верилось, что в подобной ситуации двое людей сохранили такое достоинство, так бесстрастно вели себя. Помощнику рисовались ужасные драматические сцены: приступы безумия, даже покушения на убийство. А в рассказе Мак-Нила все выглядело так гладко. До обидного гладко!

Инженер заговорил снова, точно обращаясь к себе самому:

— Да, Грант очень хорошо держался… исключительно хорошо. Как жаль, что… — Он умолк; казалось, он целиком ушел в созерцание вечно юной, чарующе прекрасной планеты. Она была уже совсем близко, и с каждой секундой расстояние до этого белоснежного, закрывшего полнеба серпа сокращалось на километры. Там, внизу, были жизнь, и тепло, и цивилизация… и воздух.

Будущее, с которым совсем недавно надо было, казалось, распроститься, снова открывалось впереди со всеми своими возможностями, со всеми чудесами. Но спиной Мак-Нил чувствовал взгляды своих спасителей — пристальные, испытующие… да и укоризненные тоже.

Всю жизнь его будет преследовать шепоток. За его спиной будут раздаваться голоса: «Не тот ли это человек, который?…»

Ну и пусть! Хоть однажды он совершил нечто такое, о чем не стыдно вспомнить. Быть может, придет день, когда его собственный безжалостный внутренний голос, разоблачая тайные мотивы его поведения, тихонько шепнет ему: «Альтруизм? Не валяй дурака! Ты старался исключительно ради собственной гордыни — тебе необходимо было нравиться самому себе, самого себя уважать!»

Но сейчас этот внутренний голос, постоянно портивший ему жизнь, цинично над всем издевавшийся, молчал, и Мак-Нила ничто не тревожило. В самый разгар урагана он сумел усмирить себя. А теперь, попав в полосу штиля, он хотел в полной мере всем насладиться.

Перевод с английского Татьяны Гинзбург

Френк Стоктон

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

КВАЗИФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

Часы показывали еще только половину второго, а кабинет Главного регистратора несчастий уже был пуст. Это случилось в среду, в день, когда Главный регистратор несчастий уходил домой раньше. Он поставил себе это за правило с тех пор, как возглавил фирму. Мол, клиенты клиентами, но нельзя забывать и о личных интересах. Внимания требовали не только служебные дела, но и домик за городом, особенно в такой погожий летний день, как сегодня. Конечно, среда не была единственным днем, когда Главный регистратор позволял себе покидать кабинет после полудня. Но сам факт, что он выбрал для своих личных дел определенный день недели, немного увеличивал его престиж в глазах подчиненных, и они знали, что личные дела могут оторвать шефа от работы в любое время.

Хотя кабинет Главного регистратора был пуст, в других кипела работа. В небольшой комнате, расположенной справа от кабинета шефа, в конторе архивариуса кораблекрушений, находилось пятеро мужчин. Сам архивариус — человек весьма приятной внешности, неопределенного возраста — от двадцати пяти до сорока пяти лет, с таким выражением на лице, как будто ему некогда удалось добиться высокого поста, но из-за интриг завистников он вынужден был уйти в отставку. Его лицо выражало тщетность усилий в борьбе за справедливость и полную покорность судьбе. Второй из присутствующих являлся личным секретарем Главного регистратора несчастий. В дни, когда шеф отсутствовал по своим личным делам, он из его кабинета перемещался в кабинет своего приятеля — архивариуса кораблекрушений. Третьим в компании был мужчина средних лет по имени Мадерс. Он недавно подал в фирму прошение о назначении его на должность, занимаемую одним чиновником, который в свою очередь собирался перебраться повыше. Это зависело от того, сумеет ли его приятель, весьма влиятельный человек в графстве, выдвинуть на выборах одного известного политика. Впрочем, этот вопрос фактически был уже решен положительно, и Мадерс, не теряя времени даром, частенько наведывался в контору и знакомился с кругом своих будущих обязанностей. Четвертым в комнате был Джордж Уоттс, служивший присяжным в местном суде. Он пришел со своим шурином, которого из присутствующих никто не знал.