Никакого фонтана не было. Его каменное окаймление рассыпалось до такой степени, что в нем едва узнавалась окружность. Из середины, на метр вверх торчали трубы, голые, компрометирующие идею воды, бьющей из-под ног статуи (от которой не осталось ни головы, ни торса, ни туники, ни трезубца, ни змей, обвивших ее ноги), будто их перенесли сюда прямо со двора, что за каменной стеной. Боже мой, почему же никто меня не предупредил! Мы ведь столько раз описывали и парк и все, что в нем. Кроме горки и фонтана, там были оранжерея, пергола, если быть точной, древонасаждения: акация, каштан, молодая поросль, из них буки, в том числе краснолистные, и грабы. Я вовсе не против перемен, особенно в парке. Сама помню, не раз случалось мне не узнавать его, когда выпадал снег и мороз сковывал воду, превращая ее в каток, когда листья за одну ночь желтели, а потом лежали на тропинке, похожие на заржавевшие железки, или когда в какую-нибудь из осеней вырубают все тополя, неизлечимо больные астмой. Теперь, однако, перемены зашли слишком далеко, ничто не обещало возвращения к норме, совсем наоборот — утаптываемое, возвышение еще скорее провалится в ущелье.
Я была обманута вдвойне. Сначала я ощутила потерю, ведь долгие годы я жила иллюзорными представлениями о целом, даже не догадываясь о том, что чего-то там давно уже нет. Мало того, я это предлагала и другим, а они поддакивали мне. «Да, да, горка, — повторяли. — Да, да, в парке».
Я пошла дальше и быстрее, чем предполагала, оказалась на главной улице, в том месте, где Анна избавилась от своего преследователя, после которого и следа не осталось в хронике исчезновений. Не было во мне ни любопытства, ни страха; осмотром местности я хотела лишь подтвердить факты.
Все совпадало, за исключением дождя и украшений. Дождя не было, а потому не мог свет отражаться от углублений в тротуаре, где обычно образуются разливы. Нельзя, однако, не упомянуть кварталы в стиле классицизма с перегруженными фасадами, полуколоннами, колоннами, пилястрами, тимпанами и карнизами, тянувшимися по горизонтали, перпендикулярно ко временно бездействующим водостокам.
Я остановилась, делая вид, что рассматриваю витрину ювелирной лавки, из которой все убирают на ночь, пустые атласы, которыми задрапированы верхушки шей, на которых нет голов и, что хуже, нет бус, выстланные мягкими подушечками коробочки от обручальных колец, будто на ночь они развелись. Я смотрела вглубь улицы настолько, насколько позволял ее поворот, мягкий изгиб, уловить который можно было только с определенного расстояния. Я уже проходила мимо… когда во флигеле заметила его, в светлом плаще, четко выделявшемся на темном фоне олифы.
Он завязывал (не застегивал) ремень, а стало быть, только что вышел, я успела на этот раз к самому началу. Перчатки он держал в левой руке, обе, и хлестал ими по ляжке. В правой он нес короткий, неуклюжий, на который и не обопрешься и которым не стукнешь в тротуар, убогий, колченогий, но все же зонтик. А все потому, что ожидаем дождь. Я поняла, что он не заметил меня, повернувшуюся к ценностям, от которых остались только цены, слишком большие даже для грабителя.
Я шла за ним, выдерживая разумную дистанцию в десяток-другой ярдов. Теперь мне следовало быть собранной, я проходила мимо архитектурных украшений, карнизов, криптопортиков, раз только воспользовалась обычной обшарпанной подворотней, из которой несло аммиаком, когда он остановился и неожиданно обернулся — прикуривал сигарету у кино и прикрывался от ветра плечом. Мне мигнул огонек. «Это хорошо, — подумала я, — с подветренной стороны он меня не учует, а огонек не даст мне пропасть в темноте». Он шел прямо, прекрасно знал дорогу, не озирался, не колебался, и, когда мы входили в поворот, он преодолевал его так же уверенно, как идущий по рельсам трамвай.
Мы пересекли скверик у филармонии, и я на мгновенье замерла, потому что увидела на боковой улице такси, ожидавшие окончания концерта, — я не заметила афиши, от меня ускользнула мелодия, — к счастью, он только их миновал и свернул на улицу Ножовников. Еще раз повернул — и на Валовую. Я догадалась, что он хочет через Старе Място попасть на Замлынье, в новый неизвестный мне район. Не беда, меня такой новостью не испугаешь. Идем шаг в шаг, отстукивая марш, я за ним.
За воротами, некогда означавшими городскую заставу, город теряет свою средневековую скученность, начинается блочная застройка, дома стоят как попало, параллельно и поперек, а иногда по диагонали, соединенные спонтанно возникшей системой паркингов и ступенек из выщербленного бетона, вдоль которых идут прутья, согнутые под поручни; вот и все, что я — хоть дело было в темноте и во время погони — успела заметить.