— Ветер-от с утра все каким-то рванком да рванком. И куфайку любую прошибет. Вы, робята, в школу тоже наряжайтесь потеплей. Я с утра хоть и печи там протопила, а не особо парко в ей. Углы давно сгнили, так тепло скоро выносит. А то, гляжу, вчера малой-то наш в одной курточке повихорил, и локоток просвечивает. Вечером давай закропаю.
— Ничего, сам зашьет, — ответил за него Миша. — Пошли, ученичок.
Они вышли на улицу. Их сразу обдало встречным ветром так, что Игорь захлебнулся. Проходя мимо дома Вани Храброго, Миша остановился. Ваня во дворе колол тупым топором плахи. Поздоровались.
— Баньку вот хочу потопить к воскресенью, грехи отмыть надо, — объяснил Ваня Храбрый.
— А что, в лесопункте-то они, видно, быстрей накапливаются, чем в деревне?
— Да если не сидеть смирно под иконами, так везде наподхватываешь, — ответил Ваня. — Если вы не святые да не побрезгуете, так приходите со мной мыться. У меня хор-р-роший пар.
— А что, не откажусь. Только тогда уж надо и друга моего позвать. Воды мы поможем натаскать.
— Да что об этом разговаривать. Приходите, венички будут готовы.
Поговорив с Ваней, братья двинулись дальше. Как всегда, они зашли за Колей Силкиным. Он жил на другом конце деревни, по пути к школе, у одинокой бабки Агриппины.
Коля стоял перед зеркалом уже побритый и приглаживал свои реденькие волосенки. А когда-то у него была густая и пышная шевелюра. При женщинах он всегда снимал головной убор, чтобы все видели, какие у него красивые волосы. Но после службы в Заполярье, под Североморском, его шевелюра заметно поредела. Теперь он предпочитал не снимать кепку даже в комнате, а если снимал, то стоял непременно лицом к собеседнику, стесняясь показывать просвечивающий затылок. Порой он шутил на этот счет: хлопал ладонью по голому лбу и говорил: «От дум», потом по светлому затылку и заключал: «От дам».
Шутки на эту тему получались невеселые, и Миша поначалу не поддерживал их. Но потом почувствовал, что безучастность его еще больше уязвляет и раздражает друга, и научился незло посмеиваться:
— Опять перед зеркалом вертишься? Все равно ведь ничего интересного не увидишь.
Бабка Агриппина давно заметила, что ее постоялец частенько перед зеркалом тормошит свою прическу: то так ее повернет, то эдак, а все прореха. Вот и сегодня молчаливо и долго наблюдала она за Колей. Когда пришел Миша и завел об этом разговор, сказала:
— А уж снова-то не отрастают, где вылезут?
Коля усмехнулся:
— Что, волосы-то сорняки, что ли, чтобы лезть снова там, где прополото. Хорошо вон Мишке: у него волосы, как гвозди, клещами не вытащишь. Да и борода вон прет. Но ничего. Неизвестно, куда служить попадет. Если на мое место, так и без клещей расчистит.
Миша понял, что надо кончать этот разговор:
— Успокойся, Коля. Помни, что на хорошей крыше трава не растет.
— А если наголо бриться, то сразу гуще будут, — включился в разговор Игорь.
— Опять она пришла к тебе с утра? — строго спросил Коля, приблизив свое лицо к Игорю.
— Кто? — растерялся Игорь.
— Глупая мысль.
Игорь хохотнул.
— Смотрите, князь, если вы будете так мыслить и впредь, вы покроете себя неувядаемым позором...
До школы они добрались быстро.
Проходя по коридору, Коля повел носом:
— Пахнет, как в лазарете...
Еще ничего не понимая, они открыли дверь учительской и вдруг услышали за спиной недовольное бурчание Игоря:
— Опять уколы...
Действительно, ученикам делали прививки. Испуганно-возбужденные ребятишки толпились в темном коридорчике возле туалетов, жались по углам, и только самые отчаянные осмеливались подойти и заглянуть в дверь класса, где сидели молоденькие сестрички в белых халатах. Сначала дело двигалось бойко: одна из девушек открывала дверь, выпускала очередного «обработанного» ученика и бодро покрикивала: «Следующий».
Но скоро поток добровольцев иссяк и решили вызывать по списку. Для этого потребовался классный журнал. Медсестричка постарше встала из-за стола и направилась к учительской.
Когда она вошла, Миша оторопел: это была Настя, та самая, с которой он познакомился в Борке, куда возил Васю Синицына.
— Мне бы журнал пятого «А», — смущенно сказала она. — И хорошо бы кто-нибудь из учителей поприсутствовал, а то мы всех ребят не знаем, да и боятся они...
— Зачем кто-нибудь, — сказал директор. — Вот как раз подоспел классный руководитель. Наверно, он никому не уступит своих законных прав.
— Если только вам, Николай Степанович... — Миша улыбнулся, а сам подумал: «И тебе ни за что не уступлю», взял журнал и открыл перед Настей дверь.
Они неторопливо шли по коридору. Обоим что-то мешало заговорить. Миша чувствовал в себе гнетущую скованность, но никак не мог ее преодолеть. Он понимал, что по всем неписаным законам именно он должен произнести первое слово, пусть ничтожное, незначительное и необязательное, но первое. И чем больше он это понимал, тем невозможнее было отыскать его. А время шло, и затянувшееся молчание сковывало все больше.