— Тогда почему ты меня не хочешь выслушать?
— Боюсь, что опять сморозишь глупость.
— И все-таки я тебе доскажу свою мысль. Мы выбираем такую женщину, которая бы нравилась не только нам, но и нашим друзьям. Этого-то и следует бояться. — Резко поднялся и пошел на урок.
Коля еще не понимал, что его задело. Может быть, то, что все решили без него: Мишке понравилась Настя. Ему остается Клава. А может, и ему не Клава, а Настя нравится. Что с того, что он болтал с Клавой? Может, это всего лишь тактический прием, чтобы признаться в чувствах совсем другому человеку. Или просто обратить на себя внимание... В сущности, ему казалось, что он потому и «был часто развязным с женщинами, что всю жизнь стеснялся их...».
Наконец он опомнился и сообразил, что сидит за своим столом перед раскрытым журналом, и весь класс, притаившись, смотрит на него и ждет... Ученики думают, что он ищет по списку, кого бы спросить! Ну и хорошо. Коля медленно обвел глазами класс: опять Пашка Синицын спрятался за спину впереди сидящего и что-то жует. Никак невозможно отучить человека от этой дурацкой привычки.
— Синицын, встань!
Тот покорно поднялся, большой, неуклюжий.
— А теперь открой рот и скажи: а-а-а!
Класс, довольный, загрохотал.
...Перед началом педсовета Миша Колябин подошел к Коле Силкину сзади, положил ему руку на плечо и прошептал:
— Надо как-то побыстрей отзаседать: у нас ведь гости сегодня.
— И баня, — отозвался Силкин. — Но смотря сколько проговорит председатель. Из-за него до сих пор не начинают...
Миша томился и, заложив руки за спину, расхаживал из угла в угол по учительской. Иногда он останавливал взгляд то на одном, то на другом педагоге.
Вот Василий Егорович Карачев, учитель истории, молодой и немногословный человек, лет под тридцать. Неширок в плечах и в груди, но сила и прочность угадывались не только в его движениях, но и во взгляде прямых серых глаз. Его привычкой было крутить деревянную указку, зажав тонкий конец в левой ладони и с силой поворачивая ее так, что она скрипела. Карачев не терпел, когда шатались дверные ручки, стол или стулья, тут же все подвинчивал, подколачивал и устанавливал. Ходил он всегда в добротных яловых сапогах, никто и никогда не видел его неопрятным или небритым.
Когда приехали практиканты, он, не смущаясь, пристально оглядел их, словно хотел понять — надежный ли народ прибыл. Быстро сошелся с ними (оказалось, Силкин служил с ним в одних местах). Ребята частенько потом наведывались к Василию Егоровичу на редьку с квасом: было у Карачева такое фирменное блюдо. Готовил он его сам. Заранее клал редьку в холодную воду, чтоб она восстановила крепость и сок, потом натирал ее на терке, нарезал лук ровными кружочками, чистил вареную картошку и крупно крошил ее в то же блюдо, бросал большую щепоть соли, а потом заливал квасом, настоянным на свежих пивных дробинах.
Ели все вместе из одного блюда острую и жгучую наедуху, хлебали до того, что с них катил пот; на минуту останавливались, переводили дух и снова тянулись ложками к еде.
Нина, жена Карачева, смеялась над ними и подавала полотенце утереться, сама она к редьке не притрагивалась.
— Нет уж, я потом себе по-своему сделаю. Страдайте одни.
Нина была второй женой Василия Егоровича. Совсем молоденькая, веселая, румяная, в чуть заметных конопатинках.
Марфа Никандровна потом пересказывала деревенские разговоры:
— Первая-то у него ушла из-за ничевухи: с маткой не ужилась. Ну, остался он один, ходил все к Нинкиному отцу в карты играть. Нинка-то все ему подыгрывала в дурачка. Иногда проводит с мосту, дверь запрет. Вот он ей и говорит одинова: «Ой, Нина, не надо мне к вам боле ходить, а то привыкать к тебе стал». — «Так и я к тебе привыкла». — «А привыкла, дак поцелуй меня», — Василий Егорович-то ей. А она без всякого хитра ротик-от, как жавороночек, открыла, за уши схватила да и тюкнула его в губки. Так и сошлась; еще молодехонька. И не уписывали долго их, а ей и дела мало. Василий-то Егорович остерегался, чтобы его не потащили куда, ведь в несовершенных годах жену-то взял. Могли и приписать... Директор-то его тогда ой как прижал, пикнуть не давал. Только что воду не возил на нем, а и выговорить было нельзя...
— А чего директору надо было?
— А бог его знает, — уклонилась тогда от ответа Марфа Никандровна.
Миша снова посмотрел на Василия Егоровича; тот сидел, наморщив лоб, и перелистывал на колене какую-то книгу: он заканчивал заочно институт, поэтому приходилось заниматься где придется.
«Этот все одолеет, — подумал про него Миша. — На таких и держится земля».
А вот Анатолий Леонидович Липатов... Какое имя-то! Прямо поется. И не знай его, можно подумать, что имя это не сходит с театральных и концертных афиш, а его владелец расхаживает по улицам и площадям нарядных городов, блистает остроумием в образованном обществе и одним взглядом повергает в трепет столичных красавиц.