А на самом деле Анатолий Леонидович Липатов сидел на шатком стуле возле мутного окна и с собачьей преданностью смотрел на директора, а тот что-то серьезно внушал ему. А что ему внушать? Он и так никому не скажет слова поперек. Тем более директору. Молчит обычно и тихо на всех поглядывает.
И внешность-то этому человеку бог такую бесцветную и размытую дал, чтобы кто-нибудь не подумал, будто он может на что-то замахнуться или перед кем-то выставиться. Говорили, его и жена поколачивает, но он никогда никому не жаловался, а только грустно смотрел со своего стульчика и неизвестно о чем думал. Ходили слухи, что жена мстила ему за давнюю — не к ней — любовь...
Жил он когда-то в лесопункте, в бараке; преподавал ту же ботанику в школе. Как холостяку ему была отведена маленькая комнатушка, и он был счастлив, потому что напротив его дверей жила молодая очаровательная бухгалтерша Зинаида Павловна.
Но вскоре молодая бухгалтерша вышла замуж за шофера и уехала из лесопункта; а Анатолия Леонидовича женила на себе бывшая инспекторша роно, направленная в лесопунктовскую школу учителем геометрии. Она уже побывала замужем, нажила ребенка и казалась лет на восемь старше Анатолия Леонидовича. Вскоре она перетащила нового мужа в Запольскую школу, подальше от воспоминаний, а главное — от местной гастрономической витрины.
Но и здесь он попивал частенько, не однажды обсуждался в коллективе и поэтому чувствовал себя постоянно виноватым. А уйти некуда. Кроме школы, он нигде не работал. Да и пословицу помнил, что лучше всего там, где нас нет. Вот и жил со своей «медведицей», как называла Марфа Никандровна его жену Василису Петровну.
Миша посмотрел на нее и подумал: «Действительно, медведица». Грудастая и широкая в кости, она сидела в углу, навалившись на стол, и торопливо проверяла тетрадки. Бурые густые волосы Василисы Петровны падали на узкий лоб. Проверяя задачки, она низко наклонялась к бумаге, шевелила губами и водила носом по листу, словно что-то вынюхивала.
Потоптавшись около побеленной печки, Миша подошел к учителю физики, Сергею Николаевичу Фомину.
Тот по обыкновению сидел на диване, облокотившись на валик и откинув голову, с закрытыми глазами.
Миша познакомился с ним недавно: старик болел и только с неделю как приступил к работе. Возраст у него был почтенный, давно пенсионный, но Сергей Николаевич продолжал работать. Он не привык сидеть дома, хотя жена и уговаривала его бросить школу.
Миша очень был похож на одного из многочисленных внуков Сергея Николаевича, и, наверное, поэтому старик относился к нему особенно дружелюбно.
Стоило Мише приблизиться, как физик сразу открыл глаза.
— Сергей Николаевич, все хочу узнать у вас: как мой брат в физике... кумекает?
— Да пока нечего особенно и кумекать-то, — засмеялся старик.
— Понимаете, в детстве он любил возиться с карманным фонариком и батарейками. Все их на язык перепробует: щиплет или не щиплет. Однажды отец чинил приемник и в сети оставил включенные провода. Игорь и там решил попробовать, щиплет или нет. Взял один провод на язык — не щиплет, взял другой — тоже, потом взял оба вместе, тут ему и щипнуло! С тех пор он боится даже отключенных проводов.
Сергей Николаевич посмеялся от души.
— Да, любопытный парнишка. Но здесь он от страха перед электричеством отдохнет. У нас хоть его и провели, но дают не часто.
— Вы с ним построже будьте, Сергей Николаевич, поблажки не давайте. Стоит ему почувствовать слабину – пиши пропало. Я его сюда и привез специально, чтоб гайки подкрутить. А то мать у нас добрая, слабохарактерная, совсем распустила парня. Ну а у меня своя система воспитания...
— Ну-ко, ну-ко поделись своим опытом!
Но в это время в дверь постучали, и вошел мужчина средних лет с крупными чертами лица, в сапогах, пустой правый рукав засунут в карман, и Миша понял — это и есть председатель их колхоза.
Педсовет, конечно, назначили некстати. И неспроста Миша с Колей томились и всем своим видом выражали нетерпение — их же девушки ждали. А директор, как назло, распространялся о том, что надо повышать успеваемость, что ставить двойки — значит признаваться в собственном бессилии и неспособности к педагогике. Все молчали, и выходило так, что соглашались с ним. Наконец он остановился, пожевал губами и задумчиво сказал:
— А сейчас я передаю слово председателю колхоза Матвею Сергеевичу Квасникову.