...Декан неторопливо вошел в аудиторию с прямой откинутой спиной. Он так всегда ходил. Как будто поднялся только что с рабочего места, распрямил ноги, и они пошли из кабинета, а спина, задержавшись, продолжала сидеть в кресле. За деканом следовали агитатор их группы и инспектор из облоно.
Декан поднялся на кафедру и начал говорить. Его шея убралась словно куда-то внутрь, и казалось, голова растет прямо из плеч. Но вдруг, чтобы разглядеть что-то впереди, он поднимал голову, и оказывалось, что шея у него растягивается, как пружина, и не такая уж она короткая.
Это наблюдение настолько увлекло Мишу, что он не расслышал, когда декан задал ему вопрос:
— Я к вам обращаюсь, Колябин. У вас нет просьб? Ведь у вас самый отдаленный — Никольский — район. Мы можем связаться с роно и помочь устроиться получше, к более квалифицированному директору.
— Нет, нет, Павел Иванович! Пусть все остается по-прежнему. Я согласен ехать в любую школу. Только вместе с Силкиным.
Потом взял слово инспектор облоно Петр Капитонович Перерепенко. Миша знал его немного: одно время он работал директором их базовой школы, и ученики заглазно звали его Глобусом. Он действительно походил на глобус: тучный, приземистый, с наголо обритой и постоянно вращающейся головой; по бокам ее, где еще проглядывали корни волос, она синела, словно великие океаны, а середина была совершенно голой, потому что волосы там давно выпали и лысина сияла, как отполированная.
Инспектором Петр Капитонович был назначен недавно. Говорили, что с директорского поста его проводили скромно: обвиняли в формализме, намекали на недостаточность образования. А молодежь на практику теперь приходит грамотная, зубастая, нередко послужившая в армии и постоявшая у станка.
Он постоянно вступал в конфликт с этой молодежью, но в спорах чаще всего проигрывал, из-за этого злился, обижался и при каждом удобном случае старался выместить зло, хотя от этого легче не становилось: директорское кресло было потеряно навсегда.
Ну с кем чего не бывает! Теперь Перерепенко с воодушевлением трудился на новой должности. И вот сегодня он призывал всех студентов смелее смотреть на будущую работу: их ждут жаждущие знаний ученики. Педагогические коллективы с радостью примут новое пополнение, а в Вологодской области много живописнейших уголков, и школы именно там всегда и располагаются...
Много еще душевных слов он произнес, но закончил деловито:
— Еще раз хочу всех предупредить: не считайте, что вы практиканты. Вы едете работать на целый учебный год. По всей области не хватает учителей, и ваша годовая практика продиктована необходимостью. С вас будут спрашивать как с настоящих педагогов. С нашей стороны все будет сделано: вас встретят, устроят с жильем. Школа обязана обеспечить на зиму дровами. На колхозных фермах будут отпускать молоко. Зарплата пойдет полная. На зимнюю сессию вас вызовут через роно. По окончании практики каждый студент должен привезти характеристику. Без нее не будут приниматься госэкзамены. А отметка по педагогике будет выводиться из суммы теоретических и практических знаний с учетом характеристики. Так что старайтесь...
В дверь постучали.
— Минуточку, я в разобранном виде, — отозвался Миша и быстро впрыгнул в штаны. — Впрочем, если это мужчина, то пусть войдет.
— Это я, — в приоткрытую дверную щель просунулось узкое большеглазое лицо его младшего брата Игоря.
— А, князь? Входите. И простите, что я в декольте, — сказал Миша и заправил в штаны старую застиранную майку. — Не раздумал со мной ехать?
— Не-е...
— Ну смотри. Условия остаются те же. Будешь учиться в моем классе. Значит, с тебя двойной спрос. Да, да, да! Не хочу, чтобы думали, будто по блату пятерки ставлю брату, — сказал Миша и подмигнул. — Принимаешь условия?
— Ага!
— То-то. И чтобы у меня на уроках никаких улыбочек или ужимок. А то получишь по хихикалке. Понял?
Игорь последние два года жил с матерью под Москвой, в Черкизове. Александру Ивановну направили туда от производства учиться в институт местной промышленности. Она давно разошлась с мужем, собственный домик был продан, деньги прожиты. Миша поддерживал развод матери, поэтому решительно согласился жить в общежитии. Мать с Игорем тоже сначала поселились под Москвой в общежитии, но вскоре им пришлось снимать комнату — мальчик вырос, и женщины при нем не могли ни переодеться, ни поболтать.
Заниматься Александре Ивановне приходилось много. Она уставала быстро: возраст давал себя знать; поэтому ее с трудом хватало, чтобы по субботам просматривать дневник сына; а следить за его развитием по-настоящему не было времени. Игорь этим пользовался и скрашивал свой досуг, как умел. Соблазнов в столице оказалось достаточно, и он постоянно клянчил у матери деньги то на кино, то на лакомства и приучил ее к мысли, что не отвяжется, пока не получит своего. Мать сначала не уступала его капризам, потом не выдерживала и сдавалась с каждым разом все быстрее.