Марфа Никандровна перестала мести, прислушалась:
— Михаил, не ты ли чего сказал?
— Я, Марфа Никандровна. Кваску бы мне...
— От ты, господи, кваску запросил. Что, головушка потрескивает? Может, лучше молока? А то квас давно стоит, больно кисел. Лени на собаку и та взвизжит.
— Вот мне такого и надо.
— Ну, тогда чичас начижу.
И она принесла Мише большую кружку самодельного квасу. Вроде маленько полегчало.
Еще бы поспать, но неудобно. Ведь хозяева так же вчера сидели за столом, почти наравне с ним выпивали, однако Марфа Никандровна с раннего утра уже крутится у печи и Таиску не видно. Значит, на скотный двор убежала. Надо, конечно, и ему вставать, нечего тянуться. Мало ли кто из деревенских зайдет, посмотрит, до каких пор учителя на постелях валяются, неудобно.
Да и сон в последнее время не приносил Мише удовлетворения.
То ему недавно приснилось, будто бы его насмешливый сокурсник Гошка Печников с вылезшими светлыми волосами в том же черном пиджаке с перхотью на плечах бьет по лицу Колю Силкина, Коля зовет его, Мишу, на помощь, а он не откликается, боится, что Гошка и его изобьет.
А то привиделась больная мать. Она не может подняться с постели и просит, чтобы кто-нибудь сходил за лекарствами. Но никого рядом нет. А Миша слышит, но ему лень идти, и поэтому он не отзывается...
Миша всегда мучительно н с тревогой обдумывал сны, лежа в постели, и спрашивал себя: «Неужели я способен на такие пакости и в самом деле? Раз снится такое, значит, это есть где-то в глубине меня. Хотя бы частично...»
Подобные раздумья надолго выбивали его из колеи.
...Видимо, Миша снова задремал. Он не слышал, как пришел Коля Силкин.
— Вишь, у тебя какие ботинки-то, — говорила Коле Марфа Никандровна, — да на подошвах-то сколь узорчато. Уж к какой девочке сбегаешь, так заметно будет.
Миша открыл глаза и у самого носа увидел ботинки Силкина с трижды порванными и трижды связанными шнурками.
— Пришел вот за другом, чтобы кислородом его похмелить. Вставай! Пойдем погуляем, — наклонился он к Мише сочувственно.
— Сходите, сходите, — поддержала Марфа Никандровна. — Что в закупорте сидеть.
Миша встал, кое-как оделся и пошел к рукомойнику, который здесь называли «бараньей головой»: темный, с двумя рыльцами по бокам, он и вправду походил на баранью голову с короткими рожками. Миша вяло поплескался, утерся и натянул пальто.
Ребята вышли за деревню и направились по той самой дороге, по которой совсем недавно входили в Заполье. Тогда были грязь и мозглость, а теперь дорога подсохла, ближний лес построжел и вдруг окреп. Издалека было отчетливо слышно, как молодые косачи катают свой горох по небесному своду, точно крупную дробь по сковороде. Ребята остановились послушать и понимающе переглядывались, когда явственно различали упругое хлопанье сильных крыльев — настолько было гулкое утро.
— Под самым носом жаркое летает, — вздохнул Коля Силкин.
— Надо будет на охоту выбраться.
— Нам бы еще кое-куда не мешало выбраться, — подмигнул Силкин.
— Тоже верно, — согласился Миша и впервые за это тяжелое утро подумал о Насте.
И странно: стоило ему о ней вспомнить, как в памяти неожиданно всплыло и лицо матери. Сопоставив эти два лица, он поразился их сходству. Только в материнском больше было печали и укоризны.
Наконец они поднялись на гору, перевели дух и огляделись. Широко во все стороны раскинулись густые леса. Места здесь были глухие, болотистые, дороги разбитые. Может, это и помогло лесу выжить, а рекам не отравиться. Миша посмотрел в сторону неторопливой речки Кемы, делающей около деревни ленивый поворот, и тронул Колю Силкина за рукав:
— Посмотри...
Над рекой висел слоистый синеватый дым от печных Запольских труб. Он, видимо, скапливался тут с самого раннего утра. Нижние его слои сделались довольно плотными и особенно угарно синели. И те, остатние слабые дымки, что еще струились из поздних дотапливающихся печей, тоже сносило в приречную низину. Этот легкий, почти бесцветный дымок располагался на верхнем этаже и больше всех колыхался и шевелился. Сначала Мише показалось, что нижние слон уже замерли и остыли, но, приглядевшись, он увидел, как они едва заметно колебались, то чуть приподнимались, то медленно оседали; и казалось — это река, отходя к длительному северному сну, тихо н умиротворенно дышала; поэтому дым не припадал низко к воде, старался держаться повыше, чтобы не давить реке на грудь.
Деревня, связанная с речкой Кемой несколькими тропинками, расположилась на дне котлована и была так близко, что, казалось, стоит протянуть руку, и можно ладонью прикрыть любую дымящую трубу. Они сравнивали, как деревня выглядела тогда, поздно вечером, когда они впервые приближались к ее огням, и теперь, под утренней осенней позолотой. Дома были все с длинными задами, и выходило, что две трети постройки люди отдавали скотине, и только оставшуюся треть отводили себе.