— Ладно, — махнул он рукой и снова склонился. Он явно отставал от Пашки и, видно, устал, а уступать не хотелось: поэтому больше на разговоры не отвлекался.
— Я за ними слежу, Михаил Васильевич, — сказала Таня, — не беспокойтесь.
Миша взялся за новый сноп. Спина уже болела, пальцы худо слушались, и шапка все время сползала на глаза.
Марфа Никандровна сбоку наблюдала за своим постояльцем и улыбалась.
— Да ты не больно вытягивайся-то. Поперекладывай немного для примеру ученикам-то. Тебе ведь необязательно все время тут быть, — пожалела она его.
— Нет уж, буду до конца. Я люблю на воздухе работать. Тем более погодка сегодня хорошая...
— Да и прогнозили-то дождик, а тут подмораживает. Льну-то бы дождичек получше был. Скорей бы отлежался.
Подошел Коля Силкин.
— Ну как, работник? — спросил он у Миши. — Не набил еще себе мозолей, не наколол пальчики?
— Ну так ведь рано еще, — ответила за Мишу Марфа Никандровна.
— А я уже полностью освоил новое производство и собираюсь на днях выйти в передовики, — похвастался Силкин. — Только лен мне не больно нравится — худой, черный. Что за него можно получить?
— Ну так, Николай Иванович, ноне ему не тот и уход. Сколько он на корню перестоял лишнего, да потом на сырой земле корешки-то сколько в бабках гнили у теребленого, да в куче он, видишь, до какой поры долежал. По заботам дак он еще больно и хорош, необидчив. Здесь прежде-то знаешь какие льны были... Только с пашней, бывало, разделаешься — и за лен. С ним всегда до картошки управлялись. После-то весной под него боронили хорошенько, раза четыре пройдешь, а забораниваешь только одним разком потоньше, чтобы семя повыше лежало и потом чтобы легче рвать было. А теперь его завалят, что едва выдернешь. На навозную землю не сеяли — там травянисто для льна, а сеяли на овсища и на то, где рожь уже поросла до этого. Да все надо вовремя: если лист на березе полный — под лен пахать уже поздно... — Марфа Никандровна говорила, а руки делали свое.
— Ну дак тут у вас целая наука была, — удивился Соля Силкин.
— А ты как думал... Наука, да и какая! Каждый старался, чтоб у него не хуже, чем у всех, было. Да... А рвали еще зеленый. У нас, правда, мама говорила: «Погодите, девки. Вот листочки снизу подсохнут на четверть — и начнем теребить». А у кого много было льну, то рвали еще зеленым вовсе. Да и рвали не эдакими хапками... Горсточки делали маленькие, гораженькие, по четыре горстки на сторону и кладешь на поясок крест-накрест. А перевязываешь сноп, так корешки всегда о землю уколотишь, чтоб не торчали, и головка получалась как отрубленная. Смеялись, у кого головка-то неровная.
— Ишь, какие вы, чуть что не так, обсмеивать, — снова вмешался Коля Силкин.
— А как же? На таких валявок да нерадих и ребята хорошие не глядели. Вот девки и старались. На земле-то уж вытеребленный лен надолго не оставят. Ну на какой день-два... Чтоб не подгнил. Потом развешивают на вешала, чтоб дождичком помочило, чтоб просох ленок да вывесился, тогда и семя легче отставало. Пока он сохнет, опять жнут. А мало ли было жать ржи, ячменя да овса. И все серпами... А потом уж лен околотят да и расстелют под августовскую росу. Стлали ровненько, тоненько... Не то что вон ты, Николай Иванович, развалил втолстую. Так ведь изопреет все. — Силкин промолчал. — И лежал у нас ленок недели две-три под дождем. Хорошенько его пробухвостит — и ладно. Который позеленоватей был — тому помене лежанки, а кой поперестоял на корню — поболе. Возьмут потом опуток — ну на пробу, по-вашему, посмотрят, отстает ли костица от волокна и какое волокно: улежалое ли — белое, или неулежалое — пестрое, шершавое. Коли все в аккурат, опять собирают лен в вязаницы, большущие, снопов по пять будут, а он уж окладистый, лен-то, — и везут на гумно да кладут в груды, а перед этим снова подсушат, чтоб не испортить. А уж потом его мнут и треплют... Было с ним роботы. Не с это...
Марфа Никандровна увлеклась и не заметила, как к ним сзади подошел председатель Матвей Сергеевич Квасников.
— Все старину проповедуешь, Марфа, — недовольно сказал он.
— Да вот рассказываю, как раньше со льном возились да старались. А то от кого они, молодые, еще наслушаются.
— Ну, как дела идут? — Квасников повернулся к Мише.
— Да вроде ничего, — ответил тот неуверенно.
Квасников посмотрел, как ребятишки, шмыгая носами, растаскивают снопы красными от холода руками, держа их за поясок и волоча по земле. Посмотрел и еле заметно поежился.
— Что, Матвей Сергеевич, холодновато? — спросил Силкин.
— Да, что-то познабливает.
— Меня вот тоже... Особенно когда на них смотрю, — Силкин передернул плечами. — Вон к вам дочка бежит... Ишь ты, чуть не упала, поспешила.