— Да, так можно болеть, — согласился Степа Усиков и посмотрел на Колю. — Правда, Николаха?
— А мне хоть давай каждый день по арбузу — все равно бы в больнице не остался.
— А чего, арбузы любишь? — спросил мужчина шутливо.
— Свободу люблю, — как-то очень по-серьезному ответил Коля.
— А кто ее не любит, — уже в тон ему сказал мужчина. — Да вот держит, — и он шлепнул по коленке больной ноги. — Жить не дает и спать по ночам тоже.
В это время в палату вошел доктор, пожилой, но креп кий еще и улыбчивый мужчина.
— Здорово, гвардейцы, — поприветствовал.
— Здравствуйте, Станислав Алексеевич.
— Как дела, Голубев, — начал он обычный обход. — Как спишь?
— Да ничего, хорошо, Станислав Алексеевич, — ровно ответил Голубев.
— И аппетит нормальный?
— Нормальный.
Станислав Алексеевич недоверчиво посмотрел на Василия Ивановича и потер лысоватый лоб. Потом обернулся к Усикову.
— Врет, Станислав Алексеевич, — ответил тот. — И нас всех утешает. А сам всю ночь опять сидел, раскачивался на кровати из стороны в сторону да ногу оглаживал.
Степа начинал кипятиться:
— И не ест ничего. Только в тарелке побулькает. Хорошо вон Колька за ним лишнее посмотрит... Молочка из магазина принесет да под руки сводит, куда надо...
— Да чего ты, Степан... — сконфуженно запротестовал Василий Иванович.
— А ничего... Операцию пора делать!
— Да, надо, — согласился доктор. — А не боишься, Голубев? — Станислав Алексеевич зорко посмотрел на больного. — Смотри, мы не в первый раз с тобой пробуем. Может быть, придется отнимать всю ступню... Ну, может, пятку удастся спасти...
Василий Иванович помолчал, долго не мигая усталыми веками, потом сказал:
— Да хоть бы уж пятку... Все хоть на своей ноге стоять, а не на деревяшке.
— Ладно. Готовься. Может, завтра и сделаем, — сказал Станислав Алексеевич. — Помойся в ванне, белье попроси сменить. Попробуем еще...
— Ну а с Усиковым как будем? — обратился он к Степе.
— А Усикова пора коленом под зад, — подсказал Степа, — нечего на дармовых хлебах жиреть да чужое место нанимать.
Станислав Алексеевич осмотрел его, помолчал, потом хлопнул легонько Степу по колену:
— Ну ладно. Отправлю с ближайшим санитарным самолетом.
Степа не сразу поверил, пытливо посмотрел на доктора, но, видя, что тот не шутит, захлопнул книгу, швырнул ее в тумбочку и понял, что теперь уже не дочитает: не позволит взыгравшая душа. Книги помогали ему забыть о медленном и тягомотном больничном времени, помогали не считать дни и не думать о сроке, когда его выпишут, потому что был он неизвестно где, этот срок, далеко отодвинут и плотно закрыт.
Но вот все стронулось и заторопилось, и Степа знал, что теперь он не даст покоя ни сестрам, ни себе, ни врачам. Он тут же хотел поскакать к кастелянше, чтоб принесла из нижней кладовой его белье наверх: а то вдруг из-за этой мелочи придется терять время, когда скажут, что пора ехать на аэродром.
Степа покружил на костылях по палате и, остановившись напротив выключателя, лихо вскинул правый костыль, прицелился, как из пистолета, и ткнул в кнопку. Вспыхнул свет.
Станислав Алексеевич одобрительно улыбнулся и присел на табурет перед новеньким.
— Вы к нам поступили сегодня?
— Да, прямо с поезда.
— Где вы лечились до этого?
— А где только не лечился. И в Свердловске, и в Архангельске, и в Сыктывкаре... А сейчас к вам направлен из института Вишневского.
— Как ваша фамилия?
— Сыров. Геннадий Павлович.
— Понятно. Широкая у вас география, Геннадий Павлович.
— Да, судьба повозила по свету.
— Сейчас-то где живете? — осторожно спросил Станислав Алексеевич.
— Сейчас у вас живу, — нехотя ответил мужчина немного подумал, прикинул и, что-то решив, сказал бодро и внятно: — А вообще-то, я без постоянного местожительства. Как говорится, мой адрес — Советский Союз
— Ну что ж, бывает, — понимающе кивнул Станислав Алексеевич. — Давно болеете?
— Да еще в заключении началось. Сначала с одной ногой, а теперь вот и вторая то же самое. Трофическая язва.
— Да я вижу, — сказал Станислав Алексеевич и снова потер лысоватый лоб.
— Велено лечить только по схеме, — Сыров полез в тумбочку за своими бумагами, — был сделан даже рентгеновский снимок...
Станислав Алексеевич посмотрел бумагу, спросил:
— Мазью Вишневского лечили?
— Сначала ей. А теперь привязали какой-то твердой. Как канифоль. Десять дней не велели развязывать.
— Ну уж... Так и десять... А как же я тогда лечить вас буду? Мне же посмотреть надо. Сестра! — крикнул в приоткрытую дверь Станислав Алексеевич.