— Листу-то много нападало, Шурка?
Внук, уставший от медленной, непривычной и потому тяготившей его ходьбы, опять начинал раздражаться и нехотя отвечал:
— Хватает.
— Больно уж лес-то красив, поди-ко... — опять не замечая его раздражения, говорила с улыбкой Катерина Вячеславовна. — Наши ребята об эту пору всегда за рябками ходили. Много, бывало, нанесут. Не один день варим. Ты вот не интересуешься ни лесом, ни рыбой... Конечно, в городу рос, к другому и наклонение. Где мы теперь идем-то? — спрашивала она опять.
— Да к мостику какому-то подходим.
— Так это через Вотчу, — обрадовалась старуха, — ну, так мы далеконько отошли тогда. Шавряем, шавряем в час по половице, а к Вотче подошли, гляди-ко! Вода-то уж потемнела в ней, наверно, — обращалась она снова к внуку.
— Темная... — отвечал тот. — Везде она такая.
— Ой, что ты! — запротестовала старуха. — Летом- то Вотча бывает сколь светла да чиста... пьешь, пьешь — не напиться. А голову вымоешь — так волосья под гребенку не собрать, так из-под нее и вытекают и рассыпаются. Как пух делаются — эдакие легкие. Идешь — и на голове не слышишь. А сколько вылавливали раков-то. Мы, девки, подолы подоткнем да прямо ногой — только ну их между пальцами зажимать. Живехонько ведро наловим.
Раки заинтересовали внука, и он спросил:
— И теперь их ловить можно?
— Да теперь-то холодно. Сам говоришь, вода темная. И давно ведь мы ловили. Ноне, может, и не живут. Не слыхала, чтобы теперь кто хвастал раками. А озимые- то нынче хорошие, Шурка? — никак не молчалось ей.
— Какие озимые?
— Ну голова! Не знаешь озимых? — Старуха незло поквохтала. — Вот тебе, шешнадцать лет прожил на самой главной улице... Да ознмая-то рожь! Хлеб-то! Хотя где вам знать. Вы это и в классах, поди-ко, теперь не проходите.
Внука задел не столько старухин смех, сколько упоминание о классах.
— Не беспокойся, не меньше, чем вы, проходим, — у внука было нежное юношеское лицо, темные и длинные волосы, и, когда он сердился, резким движением головы закидывал волосы назад, хотя они и так не мешали ему.
Мешало что-то другое. Может, старуха, которая когда-то вынянчила его и которая по нескольку раз на дню своим фартуком вытирала внуку сопли не один год подряд. Ему было стыдно сознаться, что злится именно на нее, хотя и понимал, что многим обязан своей бабке. Но поездка эта сорвала ему все планы. Они договорились с ребятами, что на мопедах отправятся в воскресный поход. К ним присоединились знакомые девчонки. Среди них была та, которой он уже послал несколько туманных записок и получил на них такие же туманные ответы... И вот все это пришлось отставить и по требованию матери сопровождать старуху в эту глушь, потому что ей вздумалось побывать на могиле своего старика, его деда, которого он совсем не помнил, хотя мать и бабка рассказывали, как тот любил своего внука, названного его именем, и как баловал его сластями, разрешал раньше всех лакомиться в огороде и выпиливал и выстругивал для него из дерева всякие финтифлюшки.
Чтоб не выглядеть неблагодарным, внук, пересиливая себя, сделал вид, что поездка в деревню ему даже в диковинку и бабушка, разумеется, не в обузу, но все-таки своим ломающимся баском упрекнул мать:
— И когда вы меня перестанете эксплуатировать...
Старуха слышала его слова, но промолчала; только потом, уже в автобусе, прислонилась к плечу и, как бы между прочим, промолвила:
— Потерпи уж, Шуренька, последний разок.
Наконец они забрались в Никольскую гору, где стояла давно не беленная, видать совсем обедневшая, одинокая на всю округу, по все еще действующая церквушка. Вплотную к ней примыкало и сельское кладбище.
— Ну, пришли, — облегченно выдохнул внук и сразу вроде подобрел. — Куда теперь?
— А теперь ищи Старостиху, она покажет нам, где дедушко лежит. Самим-то не разыскать: ты не знаешь, я не вижу.
Старостиха оказалась дома, хорошо их приняла, напоила чаем, взяла поминальник и деньги, давно припасенные Катериной Вячеславовной на поминки, и пообещала все исполнить в ближайшую родительскую субботу.
— Самой-то мне больно недосуг, — оправдывалась Катерина Вячеславовна. — И то уж с греха сгорела, что эстолько лет у дедушка не была. Я бы пожила здесь, да ведь за мной опять кто-то должен нарочно приезжать. А внуку надо в школу. И так с ученья сняли на два дня из-за меня.
— Да я понимаю, понимаю, — успокаивала ее Старостиха и помахивала навстречу ладошкой. — Не беспокойся, Катерина, я все излажу как следует. — Ты после погоста-то зайди ко мне хоть попрощаться, — попросила она, указав им могилу и оставляя одних. — Теперь парнек домушку мою знает, доведет, — и тихо ушла.