— В гости или насовсем?
— Насовсем, — ответил Кузьма.
Через минуту они уже сидели на крыльце, курили, и каждому из них казалось, что они где-то встречались, где-то даже разговаривали друг с другом. Они перебрали все места боев, вспомнили генералов, и, хотя выяснилось, что воевали на разных направлениях, это нисколько не отразилось на внезапно возникшей симпатии одного к другому.
— Что у вас здесь хорошего? — спросил Кузьма. — Кто председатель?
— Главы колхоза еще нет. До выборов правления предложено ознакамливаться и заниматься приведением в порядок своего индивидуального хозяйства.
— Ты коммунист?
— Комсомолец, — негромко ответил Субботкин и с досадой подумал про усы: «Сбрить их, что ли?»
— Коммунисты в колхозе есть?
— Нету.
— Кто секретарь, ты?
— Нет. Никандр Филиппов. Фронтовик, сапер, — невольно подтягиваясь, ответил Николай. — Сестры Хромовы, трое, особенно Груня, замечательная девушка.
— Нравится? — усмехнулся Кузьма.
Николай вспыхнул.
— Я в том смысле, что она член комитета.
— Ну, а чем занимаются комсомольцы, тоже освоением своего индивидуального хозяйства?
Николай, услыхав в голосе Кузьмы усмешку, насторожился.
— Дело в том, что ведь мы здесь недавно, всего с неделю.
— Ну и что ж, что с неделю. Я вот слыхал, коров направляют к вам. Помещение подготовлено? Нет? Ну вот, видишь. А чье же дело, как не комсомольцев, взять сейчас хозяйство в свои руки, пока правление выберут. Подходя к деревне, я видел у дороги борону. Почему бы не собрать комсомольцам инвентарь? Не порядок это! А еще фронтовики. Сейчас надо, знаешь, как работать? Ты не смотри, что война кончилась, что мы победили. Атомной бомбой американцы уже хвастают? Неспроста хвастают. А вы занялись своим индивидуальным хозяйством, когда каждый день для нас дорог. Так, что ли?
— Действительно, осечку допустили, — виновато произнес Николай.
На крыльцо вышла Степанида Максимовна, посветлевшая, радостная.
— Кузынька, иди чай пить. Идите и вы, Николай.
— Пошли, — Кузьма кивнул Субботкину, — выпьем по случаю знакомства.
— Я не пью спиртного, — торопливо отозвался Николай.
— Что ж так, сердце, что ли, не позволяет?
— Зарок себе дал. Однажды на фронте изрядно выпил и чуть не стал жертвой немецкого варвара. С тех пор не пью.
Кузьма засмеялся.
— Ну, это было на фронте… пошли! — и, зная, что Субботкин пойдет, прошел в сени.
На столе, прочно опираясь на четыре изогнутых ноги, сердито гудел блестящий медный самовар. Кузьма вынул из чемодана бутылку водки и толстый кусок колбасы в промасленной бумаге. Чокнулись, выпили, стали закусывать.
— Никогда нельзя давать зарок водки не пить, — лукаво улыбнулся Кузьма. — Кто от водки отказывается, тот жизнь не любит. Так ведь, мама?
Степанида Максимовна, подперев кулаками лицо, растроганно смотрела на сына. Водка быстро ударила ей в голову, и она опять заплакала.
— Конечно, если немного, — поддержал разговор Николай.
— А я разве сказал, что надо напиваться?
Кузьма все больше нравился Субботкину.
— Хочется мне узнать, кем вы работали в колхозе?
— Бригадиром, а что?
Николай не ответил. Кузьма схлебывал горячий чай с большого, как тарелка, блюдца. Между глотками он расспрашивал Субботкина о людях.
— Есть такой человек — Степан Парамонович Щекотов, — Субботкин разломил пальцами кусок сахара. — Если можно так выразиться…
— Выражаться не надо, — засмеялся Кузьма. Ему было очень хорошо. Наконец-то он дома. Сидит рядом с матерью, пьет чай из самовара и разговаривает с этим славным парнем.
— Я не с той мыслью. Я хочу сказать, что он коренной землероб, и народ расположен, чтобы он стал председателем. Это общее мнение комсомольского собрания. Что касается его жены, Елизаветы Ивановны, то это характер, который любит, чтоб муж у нее был под каблуком.
— А что, плохо, когда под каблуком? — сощурившись, спросил Кузьма.
— Конечно, это вызывает некоторое недоумение в намечаемой кандидатуре.
— Ой, и все-то ты, Николай, не дело говоришь, — вмешалась Степанида Максимовна. — Елизавета — баба хозяйственная. А что если и крикнет на мужа маленько, так эка штука. Без этого в семейной жизни нельзя.
Субботкин только хотел было загнуть палец и назвать Алексея Егорова, как в окне показалось круглое Полинкино лицо, сжатое ладонями, с приплюснутым носом.
— Чего тебе? — спросила Степанида Максимовна.