Итак, я решил пойти в танковые войска, и 1 января 1941 года был направлен в 7-й танковый батальон в Бёблинген. Там начался мой второй рекрутский срок, совершенно не такая служба, которая была раньше. Она была ужасной! Через пару дней я написал матери о том, как мечтаю о спокойном Донауэшенгене. А потом я как о чем-то особенно приятном вспоминал о школе, когда учитель латыни иногда ругал меня гнусавым голосом: «Бётгер, разве это латынь? Иди мастеровым мостить улицы! Будешь до старости работать всегда на свежем воздухе!»
Теперь я испытал такую военную муштру, которую просто считал невозможной. Мы сразу же выучили отрывистые «Так точно!», «Смирно!», «Есть!». Потом нас запугали, замучили, задергали командами, выдрессировали и деморализовали. По три часа мы маршировали в надетых противогазах и при этом должны были непрерывно петь песню «Как прекрасно быть солдатом!». Потом над нами издевались над каждым в отдельности или над целыми группами сразу. Во время занятий на технике один из рекрутов хотел укрепить на танке магнитную лампу. Она упала, а рекрут ругнулся: «Вот дрянь!» Инструктор унтер-офицер приказал ему встать «смирно», гладить лампу, словно собаку, и при этом приговаривать: «Я больше никогда не буду называть тебя дрянью!» Так он потом и стоял в танковом боксе с лампой в руке, гладил ее и непрестанно приговаривал: «Я больше никогда не буду называть тебя дрянью!»
Рядом с нашим кубриком в казарме была комната унтер-офицера. Когда ему вечером нужны были пиво или сигареты из буфета, или нужно было почистить сапоги или куртку, или еще чего-нибудь, он просто стучал кулаком в стену. Немедленно один из рекрутов должен был постучаться в его дверь, представиться по званию и фамилии, в готовности выполнить его приказ. Часто находившиеся в помещении не могли договориться, чья очередь выполнять приказ, начинали спорить. И если через несколько секунд после стука никто не входил в комнату унтер-офицера, то он появлялся сам со злобной физиономией и начинал:
— Что, никто не хочет?
Потом следовала ругань и какой-нибудь приказ вроде:
— Всем построиться в коридоре с табуретками «на караул»!
Через минуту мы стояли в коридоре с табуретками в вытянутых руках. Затем он гонял нас по казарме, постоянно командуя «ложись!» и «смирно!». Потом мы должны были подниматься по казарменной лестнице на получетвереньках с табуретками в руках, то есть опираясь только на колени и локти. Другой любимой ответной реакцией того унтер-офицера, авторитет которого основывался только на галуне, нашитом на воротник, была игра в «сарасани», или в «бал-маскарад», которую он считал веселой, и лицо его расплывалось в широкой ухмылке. При игре в «сарасани» рекруты должны были быстро переодеваться из полевой формы в повседневную, затем в спортивный костюм, потом в танкистскую форму, а потом — в парадно-выходную. Ее пестрые обшлага, петлицы и серебряные пуговицы делали ее похожей на костюм циркового укротителя, поэтому солдаты прозвали ее по названию цирка «Сарасани».
На наш взгляд, бесчеловечная тирания, естественно, не имела ничего общего с военной подготовкой или воплощением идеологической доктрины. Она была скорее выражением жестокого и недостойного воспитания солдат. Прусские военные «добродетели», такие как точность, дисциплинированность, стойкость, пагубно соединились здесь с требованиями Гитлера «к лучшему солдату мира». Можно легко себе представить, как тот же воинственный унтер-офицер, направленный служить в другое место, например в охрану концлагеря, опьяненный предоставленной ему властью над жизнью и смертью, быстро превратится в палача.
В страхе и неопределенности проходили каждый раз поверки. Все, что находилось в казарме, начиная от пола, столов, табуретов, кроватей, шкафов и кончая самими солдатами, могло быть в любой момент проверено на чистоту и порядок. Так проверялось, чтобы солдат не только заправлял постель, но и чтобы подушки и одеяла были выровнены по ниточке. Каждый раз мы сбрызгивали водой пододеяльники, чтобы их можно было разгладить. Тем не менее то, как мы заправляли постели, никогда не нравилось нашему унтер-офицеру, взводному фельдфебелю или главному фельдфебелю — старшине. Тогда все, из чего состояли постели: одеяла, простыни, солома из матрасов — разлеталось по казарменному помещению. Как-то раз во время проверки шкафов, когда я в дрожащих вытянутых руках представлял на проверку ботинки, фельдфебель заорал на меня: