— Какие там беседы, Леночка! — сказал он. — Вот белила раздобываю. И еще эту самую арматуру.
— Белила! Арматура! — не сдавалась Лена. — А для кого, позвольте вас спросить, вы наводите в школе весь этот образцовый порядок?
— Для ребят, для ребят! — смеясь, сказал Зоров. — Да вот еще и шифера не хватает, — озабоченно заметил он. — Знаете ли вы, Орешникова, что такое шифер?
Лена не знала.
— А я на старости лет должен знать. И про шифер и про арматуру. Между тем я биолог. — Помолчав, Зоров уже серьезно взглянул на Лену: — Ну, что еще там стряслось с Колей Быстровым?
— Суд, — коротко сказала Лена. — Парня будут судить…
И вот в небольшой, со сводчатыми потолками комнате клуба вместе с жильцами дома, что пришли послушать судью, сидели сейчас и Евгения Викторовна, и Зоров, и даже молоденькая учительница рисования, которую Лена и уговаривать не стала. «Вы комсомолка, Аня», — только и сказала она ей, объяснив, в чем дело. А молоденькая учительница рисования, печально вздохнув, тут же при Лене позвонила какому-то Константину и, чуть не плача, суровым голосом заявила ему: «Нет, нет, нет, я не приду: у меня совещание с народным судьей…»
В маленьком помещении клуба все были на виду, и Алексей, желая осмотреться, ненадолго задержался в дверях.
Придерживаясь рукой за оконную раму, сидела на подоконнике Лена Орешникова. Возле нее, прислонившись к стене, стоял невысокий сухонький старик с подвижным лицом и по-молодому быстрыми, веселыми глазами, Алексей сразу, хотя и по далекому из-за разницы в годах сходству Лены со стариком, догадался, что это ее отец.
Тут же, у окна, негромко переговариваясь, сидели Зоров, Евгения Викторовна и мать. Зоров был все таким же, каким помнил его Алексей еще по школе: очень худой, сутуловатый, с доброй рассеянной улыбкой, с привычкой вдруг сдернуть очки и, прищурившись, пристально глянуть на собеседника. Вот и сейчас Зоров снял очки, наклонился к Евгении Викторовне и сразу же горячо о чем-то с ней заспорил.
Увидел Алексей и Ангелину Павловну Мельникову. Она сидела со скучающим выражением на лице, как бы давая всем понять, что ей, собственно, нечего тут делать и что она каждую минуту готова подняться и уйти.
Пробираясь к столу, установленному на невысоком помосте — сцене, Алексей дружески здоровался то с одним, то с другим из своих соседей или просто знакомых. Выходило, что почти все, кто был сейчас в клубе, знали его, а он знал их. Седоусый Иван Петрович, степенно поздоровавшись с Алексеем, испытующе посмотрел на него. Дворник сидел насупившись, молча, всем своим серьезным видом показывая, что разговор предстоит нешуточный и уж кому-кому, а старшему дворнику дома поговорить с судьей о всяких там беспорядках и озорстве просто необходимо.
Увидев Кузнецова, Лена крикнула ему через весь зал:
— Алексей Николаевич, прямо и начинайте! Чего уж вас объявлять, когда вас и так все знают!
— Прямо и начну, — бодро отозвался Алексей, хотя чувствовал себя сейчас не так уж уверенно.
Правда, заветные листочки с докладом были с собой, в боковом кармане пиджака, но читать доклад по бумажке Алексею не хотелось.
С первых же слов, еще не освободившись от притягательной силы разложенных на столе листков с текстом выступления, Алексей обратил внимание на Настю, которая сидела прямо перед ним, в проходе у сцены, и не сводила с Алексея доверчивых, внимательных глаз. И эти лазоревой чистоты глаза девочки, одарившей его таким полным вниманием и доверием, помогли Алексею найти верный тон для своей беседы, заговорить свободно и просто, без поминутного заглядывания в конспект. Когда он говорил о безрадостной участи детей бедняков на Западе, рассказывал похожие на страшные сказки были из их жизни, в глазах девочки сверкали слезы участия, а когда, увлекшись, говорил о том, какой заботой и лаской окружены дети в нашей стране, глаза маленькой приятельницы Коли Быстрова светились такой радостью, что и Алексею передавалась эта радость и он сам начинал чувствовать, что говорит хорошо, с увлечением.
Алексей сошел с помоста и стал рядом с Настей.
— А ты зачем здесь? — наклонившись к девочке, шепотом спросил он. — Ведь моя беседа хоть и о маленьких, но для больших.
— Мне нужно! — Настя запрокинула голову и твердо посмотрела на Кузнецова. — Очень! И потом, я не маленькая.
— Ну хорошо, Настя, — сказал Алексей. — Если так уж нужно, оставайся.
Рядом с Настей сидела бабушка Коли Быстрова. Лицо Анны Васильевны было печально, сложенные на коленях руки судорожно сжимали платок. Ока встретилась глазами с Кузнецовым и, здороваясь, кивнула ему. Алексей узнал ее, вспомнив, что часто встречал эту старую женщину во дворе своего дома, где она, сидя на скамеечке, неизменно что-то вязала, и что она приходится то ли по отцу, то ли по матери бабушкой Быстрову. Во взгляде ее Алексей почувствовал тревогу и нетерпение.