Алексей ничего не ответил и лишь тихонько наклонил голову.
Мать же, точно пожалев, что высказала сыну свою затаенную тревогу, улыбнулась и по-учительски нарочито строгим голосом стала выговаривать ему за какие-то сущие пустяки:
— Вчера смотрю, а он собрал целую ораву на дворе и давай их этому… — она покосилась на рапиру, — фехтованию обучать! А если глаз кто выколет? И это судья! Нет, забываешься ты, Алексей, вот что! — уже без улыбки, с осуждением взглянула она на сына.
— Виноват, виноват, — обнимая ее за плечи, сказал Алексей. — И верно, забываюсь.
— То-то. Ведь никакого покоя не стало! Только и слышишь: «Вон идет мать судьи Кузнецова» да «Вон стоит мать судьи Кузнецова»… Ну иду. Ну стою. Невидаль какая! Так нет — разговоры разговаривают. Уважение! Как же! А ты вот мяч с огольцами перебрасываешь!
Мать умолкла и, желая о чем-то спросить сына, но не решаясь на это, в замешательстве отошла к столу.
— Слышь, Алексей… — наконец неуверенно произнесла она. — Ведь вот люди-то обращаются ко мне, советуются…
— О чем, мама? — снова оборачиваясь к окну, рассеянно спросил Алексей. — Смотри-ка, смотри, точно и веса в нем нет — летит! — с восхищением воскликнул он, разглядывая сверкающие на солнце стены высотного дома.
— Да вот, к примеру, — не слушая сына, продолжала мать, — женщина тут одна ко мне обратилась…
— И что же? — Алексей с увлечением следил за тем, как стайка голубей, снявшись с карниза его дома, тянула и тянула ввысь, туда, где в безоблачном, жарком небе блестела, венчая высотный дом, островерхая башня.
— Уж больно человек-то она хороший… — как бы невзначай заметила мать.
— Нет, не дотянут!.. — с сожалением сказал Алексей, следя за кружащими голубями. — Хороший, значит, человек?
— Очень! — воодушевилась мать. — Да и знаю я ее без малого тридцать лет. Это еще когда тебя и на свете-то не было…
— Старые, выходит, знакомые?
— В том-то и дело. Ну как такому человеку не помочь, подумай! Вот я и решила тебя попросить…
— Попросить? — внезапно потвердевшим голосом сказал Алексей. — Как же прикажешь тебя понимать? Или, может быть, теперь уж не я, а ты забываешься?
— Да что ты, Алексей! — Мать растерянно смотрела на сына. — Ведь я только хотела… Ты теперь судья, ты можешь…
— Верно, судья, — уже мягко и чуть насмешливо, совсем так же, как мать, щуря морщинки возле глаз, отозвался Алексей. — Вот потому-то и хлопотать тебе, матери судьи, за всяких там своих старых знакомых никак нельзя.
Почувствовав неловкость за свои, возможно, слишком резким тоном сказанные матери слова, Алексей примирительно ей улыбнулся.
— Чего уж там! — сердито сказала она. — Виновата, признаю.
Не понять было, на кого она сердится: на сына ли за то, что сделал ей выговор, или на себя, за свое неуместное заступничество.
— Ну, мне в суд пора, — сказал Алексей.
Сняв со стула пиджак, он поспешно вышел из комнаты.
А мать, проводив его взглядом, вдруг чему-то негромко рассмеялась, будто разговор с сыном не огорчил, а, наоборот, очень ее порадовал.
3
На улице было тихо и знойно. Казалось, жаркое солнце расплавило стекла домов — так нестерпимо для глаз сверкали они, вот-вот готовые излиться горячими ручейками из оконных ниш на асфальт.
Здесь было безлюдно, но рядом, в том месте, где улица неприметно сливалась с центральной магистралью, суматошно звучали сирены машин и в пролетах между зданиями, повинуясь зеленым и красным вспышкам углового светофора, нескончаемо двигался широкий людской поток.
Алексей вышел из подъезда своего дома. Встреченный плотной стеной уличного зноя, он начал стягивать с себя только что надетый пиджак.
Дом, где жил Кузнецов, выделялся среди старых домов на этой тихой московской улице своей величиной. Его серый фасад, оживленный большими, из цельного стекла окнами, занимал почти весь квартал. Причудливые лепные украшения венчали многочисленные подъезды. Такие дома некогда называли «доходными».