— Например? — спросил я.
— Кое-что о вас, — мягко произнес майор.
— Ну, хорошо, — ответил я и стал выкладывать им свои анкетные данные: фамилия, имя, отчество, год рождения, — все точно, как в анкете, и в таком же порядке: и какой вуз окончил, и занятия родителей, — и когда все параграфы анкеты были исчерпаны, я заметил, что Макс снова усмехнулся.
— Я сейчас, — сказала Эмма и вышла из комнаты.
— Эта Эльза, — сказал Тонио, — я ее помню совсем маленькой девочкой. Как она попала туда, в Минск? Это странно…
— Да, — кивнул я, — ведь под Эйзенахом тоже был лагерь уничтожения. Да и до Бухенвальда оттуда рукой подать. Не правда ли?
— Правда, — кивнул Тонио. — Но тогда об этом мало кто знал.
«Ну вот, начинается, — подумал я, — сейчас мы перейдем к дискуссии иа тему, кто виноват, а кто не виноват».
— В Эйзенахе были только мужчины, — сказал майор Карл, — и, кажется, в основном русские военнопленные, они работали на заводе БМВ, а Бухенвальд… Это другое, это лагерь политических… Я ее тоже помню. Она была красивой девочкой. Странная и страшная судьба.
Вошла Эмма, двигая впереди себя небольшой столик на колесиках, на нем звякали пузатенькие бутылки с пивом, шампанским и водкой, и стояло блюдо с домашним печеньем.
— Мужчинам так легче разговаривать, — сказала она, расставляя стаканы на кофейном столике.
— Вам что налить? — спросил Тонио. — Хотите шампанского с пивом? Здорово помогает от жары.
— Я так еще не пробовал.
— Так попробуйте! Кажется, так пьют только у нас. — Он опрокинул своими широкими лапами сразу обе бутылки над стаканом, в нем забулькало, запенилось; Тонио кинул в стакан кусочек льда и протянул его мне; я хватил этого «ерша», — действительно оказалось вкусно и утоляло жажду, но тут же ударило в голову.
— А вообще здорово, что ты приехал, — сказал Тонио. — Это настоящее дело, когда человек едет, чтобы отыскать следы своего отца.
— И матери, — сказал я.
— Да, конечно, — сказал Тонио, — не каждый на такое решится.
— Может быть, — сказал я, — но вы все кем приходитесь Отто Штольцу?
— Я его племянник, — ответил Тонио.
— А я просто сын его друга, — сказал майор Карл. — Штольц учился с моим отцом и вместе работал на заводе.
— Ну ладно, — сказал я и, поставив стакан на стол, поднялся из кресла. — А почему вы его не искали?
Во мне еще жила обида вчерашней встречи с Максом, я не мог ее забыть и думал об этом, долго не засыпая. Странное дело — родился я в самом конце войны, для меня она была далекой историей, иногда, слушая воспоминания отца и его товарищей, я усмехался, думая, что эти мужики любят преувеличивать; иногда я даже посмеивался над тем, что связано бывало с войной, как и другие мои сверстники, — нам казалось, что слишком нас пичкают всем этим прошлым, начиная от школьных учебников и кончая кино и телевидением, без конца трубят: вот какие героические люди были ваши предки, а вы-то, мол, кто? И в компании нашей мало говорили о войне: прошлое и есть прошлое, а мы-то здесь при чем? Но сейчас, когда я многое узнал в Минске и приехал в страну, откуда некогда шли фашистские полчища и творили беззаконие на нашей земле, я вдруг почувствовал, что за моими плечами стоит нечто огромное, не знаю, как это объяснить без громких слов, но у меня появилось такое чувство, будто я сам воевал. Может быть, это чувство было несколько спесивым, и поэтому я стал задираться.
— В каком смысле не искали? — спросил майор Карл.
— А в самом прямом, — ответил я. — Вы сразу поверили похоронке. А я вот знаю женщин, которые до сих пор верят, что их мужья живы, и ждут.
— Ну, не все такие верные Пенелопы, — усмехнулся майор.
— Да, — кивнул я, — но, может быть, у вас тут вообще принято забывать своих отцов. Ведь они кое-что сделали там, на нашей земле.
Как только я это выпалил, то почувствовал — меня здорово занесло: Эмма смотрела на меня с испугом, все остальные тоже уставились, только Макс невозмутимо сосал свою трубку, будто это его не касалось.
— Вот что, парень, — сказал Тонио. — Никто из нас не был на войне. Правда, я числился в фольксштурме, но мне не пришлось сделать ни одного выстрела, да не в этом дело… Мы, парень, не были на войне, а всего остального нам досталось по макушку. Ты бы видел, какой был этот город. Одни развалины. И свечи на камнях, как на могилах. И много лет запах трупов. Мы разгребали эти камни, а потом строили. Не бойся, мы не так уж мало нахлебались. А что касается отцов — вот его, — кивнул он на майора, — убит под Оршей, а сколько их погибло здесь, в Дрездене, под бомбежкой, так, что и костей не могли найти. Ну, а Макса… Ты сам привез вести о нем. Мы, конечно, могли бы вопить, что отцы наши заварили кашу, а расхлебывать пришлось нам. Тем более, что это правда. Выгребать все дерьмо войны пришлось нашему поколению. Но ни черта мы от своих отцов не отказываемся, парень. Просто мы давно уже поняли, что с ними случилось. А если ты приехал предъявлять нам счет, то, прости, это глупо. Ты опоздал. Счет давно предъявили, и, может быть, не все по нему оплачено, так это уже другое дело. Не строй из себя политического эмиссара, парень, я тебя очень прошу…