Фриц, выпив коньяку, довольно быстро захмелел, хотя при его профессии следовало бы обладать большей стойкостью к алкоголю.
— Я был в России, — говорил он. — Я там отморозил обе лапы, и сейчас, когда холодно, они у меня ноют, как перебитые. Там было много веселых моментов, я могу рассказать. Но было и скверно, особенно в плену, когда мы строили дома в Харькове. Я там испортил желудок черными сухарями. Нам выдавали их три раза в день.
— Ты бы лучше заткнулся, — сказала Марта. — Меня всегда тошнит от твоих военных рассказов. Все равно ты был трус.
— Нет, — покачал головой Фриц, — я был хорошим солдатом. У нас в роте было много хороших солдат. И мы не виноваты, что Гитлер оказался дураком.
— Почему дураком? — заинтересовался я.
Фриц покосился на Марту и, воспользовавшись тем, что она отвернулась, поправляя прическу, быстро опрокинул рюмку коньяку и тут же поднял длинный желтый палец, согнул его ладонью и щелкнул.
— Я тебе скажу, мой мальчик: старые люди ему советовали, чтобы он не делал глупостей. А он их сделал и стал дураком.
— Какие же это глупости?
— Первая и главная: нельзя было воевать с Россией. С ней никто не может воевать.
— Заткнись, — сказала Марта и тут же с улыбкой повернулась ко мне: — Скажи мне, мальчик, а Отто получил там какую-нибудь награду?
— За что?
— Но как же! Ты ведь сам рассказал, что он спас столько замечательных людей.
— Нет, он не получил никакой награды.
— Послушай, Макс, — оживленно повернулась она к сыну, — я думаю, нам что-нибудь полагается, ну, какие-нибудь льготы за Отто. Я бы хотела это знать…
— О чем ты, мама? — поморщился Макс.
— Нет, нет, — решительно перебила она его, — ты всегда был простаком. А я завтра же наведаюсь к адвокату. Отто всю жизнь был антифашистом, я знаю, и ты со мной не спорь. Власти должны почтить его память. Как же может быть иначе?
Я смотрел на ее розовое, крепко вырубленное лицо, без старческих морщин и дряблости кожи, и не чувствовал отвращения, просто она напоминала мне старуху из оперетты, лишенную чувства юмора… Серебряный кентавр притягивал мой взгляд, я подошел к камину, чтобы лучше его разглядеть, — по пьедесталу его шла черненая дарственная надпись: «От автомобильной фирмы «Дикси» почтенному мастеру Куперману».
С Марией мы встретились вечером, она вернулась откуда-то с дальней прогулки, в первую очередь забралась в ванну, просидела там битый час и появилась среди нас, худенькая, стройная и веснушчатая, с выгоревшими местами до желтизны каштановыми длинными волосами, в белой складчатой мини, обнажавшей загорелые крепкие ноги; она чмокнула Макса в щеку.
— Здравствуй, папа.
Тут же повернулась ко мне:
— Ты мой дядя из Москвы?.. Добрый день. — И тоже поцеловала меня и тут же воскликнула: — Черт возьми! Мне казалось, что дядя Эрнст такой же, как папа. А оказывается, ты вполне годишься в нашу компанию.
— Что за компания? — спросил Макс.
— Мы собрались немного повеселиться. Сегодня ведь суббота.
— Значит, ты считаешь, что я уже не гожусь в вашу компанию? — усмехнувшись, спросил Макс.
— Но, папа, у каждого из нас своя компания.
— Значит, насколько я понял, ты решила пригласить Эрнста?
— По-моему, я уже это сделала. Не так ли? — с хитрецой повела она в мою сторону глазами.
— Отлично, — кивнул Макс, — я тоже пойду с вами.
— Но, папа…
— Да, папа, — твердо сказал Макс, — я давно хотел взглянуть на того, кто у тебя тут завелся.
— Но у меня никто не завелся, папа.
— В компаниях всегда кто-нибудь заводится. Где веселье?
— В маленьком баре на Карлштрассе.
— Ну, это совсем не далеко. Значит, мы идем втроем.
Так все и произошло. Через полчаса мы вышли из особняка; на углу, где росли три рябины, я остановился, мне захотелось как следует взглянуть на эту улицу: слева я увидел виадук, железную дорогу, путепроход, а за ним начинались корпуса автомобильного завода, железная дорога была границей между тишиной особняков и рабочим районом. И я подумал о том, что здесь внешне все мало изменилось: так же стояли три рябины до войны, такая же тишина была на улице, и лесные запахи, долетающие с гор, и тускло освещенные пивные, и лениво сидящие за столиками старики; война не прошла по этим улицам, не разбила ни одного здания, не покалечила ни одного дерева, и все же, наверное, не было тут ни одного дома, через который не пролег бы ее черный путь.