Он против тебя. Тебя могут освистать, но стоит тебе отступить, как тебя опять поднимут на смех… Если даже не отступишь, а только опустишь глаза, заколеблешься, — это будет конец.
Надо выстоять. Если бы та минута стала камнем, то теперь, у дверей Магды, он вынул бы его из кармана и с благодарностью поцеловал.
«Речей не произноси! — раз десять повторил ему Лазов. — Стой прямо и смотри в глаза. Надень самый новый и чистый халат».
Несколько пар глаз… потом десять пар, двадцать. Шахтеры подходили и подходили. Они с Лазовым оставили без скатертей только два стола. Два грязных стола для самых упрямых. Вокруг этих столов образовалась настоящая толкучка. Там было всего восемь мест, а уселись двадцать восемь человек, но от этого дело быстрей не пошло.
— Встаньте, товарищи, встаньте в очередь! — растопыривая руки, надрывался высокий шахтер.
И вот наконец два рабочих, два парня. Один с рыжеватым коком и в зеленом свитере. Они были в самом конце очереди. Посмотрели друг на друга, улыбнулись: упрямство тут ни к чему. И отправились в душ.
За ними еще двое. И еще. В первый день десять, потом еще десять. А через две недели уже все сначала заходили в душ, а потом шли обедать. И когда Евгений видел, как они выходят из шахты и направляются в душ, ему казалось, что он голыми руками построил монументальный квартал, такой же громадный, как центр Софии.
8
А вот и звонок. Черный кружок с белой кнопкой. Самый обыкновенный звонок — такие на каждой двери.
На дощечке написано: «Стойчевы». Других фамилий нет. Значит, она не замужем. Хотя, кто знает! Три года он ничего не слышал о ней. Евгений смотрит на часы. Пять минут восьмого. Он приподымается на носки, потом опускается на всю ступню. Это движение он очень любит. Еще немного — и он нажмет кнопку звонка. Он сейчас как натянутая струна. Хорошо, когда внутри все бурлит. Это он почувствовал в Брезовице. Евгений считал пропащими дни, когда не испытывал, хотя бы в небольшой степени, это состояние, которое он сам называл — «висеть над пропастью». Ну, может, это и не совсем то, как висят над пропастью, но, во всяком случае, как переходят быструю речку… С камня на камень… Этот вон скользкий… А тот вот-вот перевернется. Что будет со следующим — неизвестно… а под ногами шумит река.
Это согревало сердце. Заставляло кровь быстрее бежать по жилам. Только такие дни он и считал прожитыми по-настоящему. Тяжелобольной, столкновение с Мариновым, букашка в ухе, история с белыми скатертями — все это дает право считать, что ты жил.
Вот почему он любит такие минуты, вот почему он с таким удовольствием покачался, встав на носки, у дверей Магды.
Еще несколько мгновений Евгений смотрит на звонок, потом поднимает руку и нажимает кнопку.
Слышится громкий, резкий звук. Частички этого звука разлетаются по дому, собираются по углам, вытягиваются, как поезд, скрывающийся в туннеле.
Наступает тишина. Лучше такой тишины ничего нет. Потом — взрыв.
Евгений улыбается. Именно за этим он и пришел. Услышать эту тишину. Проверить себя. Сумеет ли он сохранить самообладание? Ведь это то же самое, как оставаться совершенно спокойным, если несут окровавленного шахтера с поврежденной грудью… или если ты инженер и находишь силы быть спокойным, когда крепления в шахте начинают рушиться… Сумеешь ли ты так же владеть собой, когда после звонка послышатся ее шаги? Ты не видел ее годы, любил ее беззаветно, а она сказала, что ты не мужчина, а тряпка и баба. Сказала, а потом поглядела на тебя сверху вниз и захлопнула дверь перед самым твоим носом. За это время ты, правда, научился владеть собой… Но, может быть, когда дело касается сердца, это все иначе? Ведь у сердца свои законы!
Так что же делать? Чтобы решить это, он и пришел к Магде. Он пришел к ней только после того, как схватил за горло Маринова, как почувствовал себя на равной ноге с Лазовым, Цветаном, Костадином, после того, как стал держаться естественно с шахтерами-новичками. Но при виде Маринова у него все же подкашивались ноги. Не так от страха, как от стыда. Сколько времени Маринов подавлял и унижал его! В первый же день назвал его мальчишкой. И, встречая его, Евгений всегда читал на его лице: «Хорошо, мальчик, подожди, у меня дела». И он чувствовал себя оплеванным. И тут же Маринов, стоя с наглым видом на пороге, спрашивал, вызвать ли скорую помощь для Кирилла Янева, а потом еще добавлял: «Хорошо, доктор, подождем… А если подождем, ты узнаешь, доктор? Узнаешь, что с больным?»
При встречах с Мариновым Евгению всегда хотелось свернуть в сторону. Не мог он смело выйти навстречу Маринову. Ко всем мог, только не к нему. А вдруг и сейчас произойдет то же самое? И перед Магдой и перед Мариновым он чувствовал себя одинаково беспомощным.