— Почему зря? — удивился я. — Чего с ним церемониться? Сколько бы он еще напакостил?
— Пусть бы летел. А мы гнездо бы его обнаружили и с подружкой его рассчитались.
— А где оно, гнездо-то? Пойди-ка поищи в таком лесном массиве.
Евсеич, положив ружье, занялся самокруткой. Прикурив, спросил:
— Первый раз-то заметил, куда он полетел? Аль нет?
— Да я и не подозревал, что это тетеревятник, а то бы проследил.
— Ну вот — не заметил, значит. Видать, не знаешь ястребиных повадок. А я примерно заприметил. Вот сюда.
Евсеич показал направление и продолжал:
— Тока сегодня не жди. Пойдем попытаемся отыскать ястребиное гнездо. Не найдем — горе тетеревам. Побьют весь ток… Ястреб почти всегда летит с добычей напрямую.
Уложив в рюкзак добытых чернышей и жертву тетеревятника — тетерку, мы отправились прямиком в том направлении, куда, по приметам Евсеича, улетал хищник.
Через полчаса вышли на опушку.
— Вот теперь и ищи, где гнездо разбойника, — сказал Будовцев. — Оно тут где-нибудь неподалеку… Ты сюда — вправо, а я — влево. Посматривай, где деревья повыше. Там и ищи.
Поиски ястребиного «домика», к моему удивлению, были недолгими. Я обнаружил его метрах в ста от опушки на старой стройной и высокой березе. Осторожная самка слетела, едва я подошел на выстрел. Но нолевкой я достал ее со второго патрона.
На выстрелы быстро явился Евсеич. У комля березы, на которой ястреба примостили гнездо, мы обнаружили тетеревиные лапки и остатки растерзанного зайца. Тут же валялись перья от утренней добычи.
— Может, залезть да разбить яйца? — предложил я.
— Стоит ли? В нем не больше двух яиц, кладка-то у тетеревятника только что началась. Пусть сороки да вороны постараются. Они не пропустят безнадзорное гнездо.
…Метод Евсеича, пользуясь которым, можно безошибочно определить, где находится гнездо ястреба-тетеревятника, мне пригодился. В эту же весну, спустя неделю, возвращаясь с утиной охоты, я проверил его. Отправившись по направлению полета ястреба-тетеревятника, тащившего добычу — утку, я обнаружил метрах в пятидесяти от опушки старого березового массива гнездо ястреба и уничтожил самку.
ДРУЖОК
Как-то осенью, возвращаясь из командировки через Уткульское, я заехал к Будовцевым. Меня встретила сноха Евсеича — полная женщина лет пятидесяти.
— Садитесь за стол, угоститесь с дороги, — ставя на стол самовар, сказала она. — Нам тут старик о вас рассказывал. Охотник, говорит, вы заядлый. А у нас вся семья охотничья. И Алексей, и Ваня, и Миша, и Федя…
— Ой-ой, — засмеялся я, — прямо на охотников попал.
— Дед у нас всех пристрастил. У меня их пятеро, сыновей-то. Петр и Сима женаты. Армию отслужили, в Сибири живут. А трое — с нами. Ваня и Миша — в школе, а Федор под вечер придет. На охоту с Дружком ушел. Выходной у него сегодня.
У многих охотников есть хорошие собаки.
И я ничуть не удивился, когда услышал о Дружке, хотя Евсеич никогда раньше не говорил о четвероногом друге.
— А, простите, Прасковья… как вас по батюшке-то?
— Ивановна, Ивановна, миленький…
— Прасковья Ивановна, значит, вот и познакомился теперь я с вашей семьей… Да, Дружок-то какой породы?
Хозяйка дома недоуменно посмотрела на меня, а Евсеич расхохотался не по-стариковски звонким смехом, обнажив желтые, но крепкие зубы.
— Вот чудак-человек, — не переставая смеяться, проговорил он, — на собаку подумал?
Засмеялась тут и Прасковья Ивановна.
Я никак не мог понять, над чем они смеются. Наконец, искушая мое любопытство, Евсеич спросил:
— Так кто, по-твоему, Дружок-то, а?
— Собака, вероятно, — ответил я, — кто же еще может быть?
— Вот и не собака, — сказал Евсеич. Старик любил говорить «вот». — А вот кто: сорока!
— Сорока? — удивился я. — Какое она имеет отношение к охоте?
— Сорока, Гурьич, сорока. Дружком звать.
…Евсеич, отпивая маленькими глотками крепко заваренный чай, начал выкладывать охотничьи чудеса. Иначе, пожалуй, и не назовешь, как чудом, то, что рассказал мой седовласый приятель.
— Было то в тридцать седьмом годе. Не то в конце мая, не то уж в июне. Какими судьбами занесло сорочонка на огород наш, неведомо…
Поймали его внучата — Петр с Симкой, посадили на плетень и давай комьями расстреливать. Убили бы пострелята, да увидел я «разбойников». Заступился. Посмотрел, куда его, несмышленыша, девать? Отпустить — пропадет, раз от матери отбился. Держу в руках и рассуждаю про себя, что с ним делать. И вот надоумило меня спробовать приручить сорочонка. Возился с ним, что с дитем малым. Поначалу сам-то белобокий ничего не клевал, все из рук его кормил. Потом попривык. И вскорости вырос он в настоящую сороку-белобоку. Нарекли его Дружком.