— Ну ка, покажи осечку, — попросил Куницын.
— Да бросил я патроны с досады в кусты, — ответил Василий Спиридонович. — Ничего, он далеко не уйдет. Давайте пока закусим немного. Есть что-то хочется.
Галанов сел на ствол старой поваленной бурей березы, отвинтил головку фляги.
— Ну, будьте здоровы, с охотой вас…
Он сделал полдюжины добрых глотков и передал флягу Куницыну.
— На, Семен, погрейся.
Семен Андреевич сделал пару глотков и поперхнулся крепким вином.
— Ну и сильна у тебя эта штука…
Выпили, закусили…
— Эх, Спиридоныч, как ты козла упустил, — сокрушался Куницын. — Будь я на твоем месте, лежал бы он тут. А ты — осечка!
— Душа, братцы, осеклась, понимаете ли, — признался вдруг Василий Спиридонович, разомлевший от выпитого вина. — Вышел, понимаете, такой красавец, жалко-стрелять…
В середине дня мы вернулись на хозяйство. Добычей на всех была одна белая куропатка, которую подстрелил Куницын во время загона. Козлов мы больше не видели.
Галанов сразу пошел под навес, где висела шкура, долго что-то ее осматривал. В это время из егерского домика вышли во двор старый седоусый егерь и рядом с ним худощавый человек в серой офицерской шапке и кожаном жилете.
— Здравствуйте, охотнички, — приветствовал он нас, улыбаясь. Это был председатель общества охотников Георгий Алексеевич Загорьев. — Что, Василий Спиридонович, на шкуру любуешься?
— А, легок ты на помине, Георгий! — закричал Галанов. — Сейчас я тебе покажу, чем у тебя новый егерь занимается.
Он вышел из-под навеса со шкурой в руках и прошел на веранду, где расстелил ее на большом столе. Мы все встали вокруг.
— Вот, смотри, Георгий, какое безобразие. — Василий Спиридонович достал из кармана длинный лоскут белой шкурки и пристроил его к большой шкуре. Он был отрезан от нее острым, как бритва, ножом, и сейчас все изгибы среза пришлись точно один к другому. На маленьком куске шкурки отчетливо были видны желтые соски.
— Понимаете ли, козу убили, с живота кусок шкуры с сосками отрезали, бросили в траву, а я нашел ее вблизи от того места, где они мясо мыли.
— Что тут понимать, все ясно, — сказал, помрачнев, Загорьев. — Снимем с работы и накажем, обсудим это на заседании правления. Ты, Василий Спиридонович, приходи, а то давно что-то не был…
Через час мы ехали домой. Василий Спиридонович повеселел и вслух сочинял свою речь против браконьерства на будущем заседании правления общества охотников.
Г. УСТИНОВ
ПЕТРОВИЧ
Герасим Петрович Санников, которого попросту величали в деревне Петровичем, вдоволь пострелял уток на своем веку. Пристрастился к охоте он с детства, да так и не расставался с ружьем вот уже пятьдесят лет. Что и говорить, раньше многие охотники били дичь, стараясь перещеголять друг друга. Добро, и излишки на рынке продать можно.
Выберет, бывало, «воздушную тропу» Петрович, расставит чучела, да за одну утреннюю зо́рю настреляет штук сорок, пятьдесят… Никто с ним тягаться в деревне не мог.
Но отошли те времена. Не та охота стала: и охотников поприбавилось и глухих заповедных мест почти не осталось. Потому-то и введена была норма отстрела дичи.
Не понял сначала Петрович, для чего нужны такие меры.
— Дичи, ведь вон ее сколько, — говорил сожалеючи он при случае.
Но скоро понял, что дичь будто свеча тает. Заметно ее поубавилось.
Заколебался старик, заговорила и у него совесть.
А тут еще как-то и старший сын Николай, что комбайнером работает, упрекнул:
— Пора бы, батя, и совесть знать! Внуки-то кого стрелять будут? Воробьев, что ли?
Задело старика за живое. И Петровича словно подменили. Преобразился он до неузнаваемости. Не наступили сроки охоты — с ружьем его не увидишь. А коль установлена норма — свыше ее ни-ни…
И доверили Петровичу почетное дело: стал он «головой» по охотничьему надзору — общественным охотинспектором в деревне.
Будто помолодел старик. Настолько захватило его это благородное дело охраны родной природы. Не раз отмечала его за старание областная охотничья инспекция. Еще бы: сколько он задержал нарушителей правил охоты, сколько предотвратил случаев браконьерства! С головой ушел Петрович в свою новую работу. Да вот только… жена — Акулина Семеновна частенько вздыхает, зло приговаривает:
— Ведь совсем одурел старый. Хоть глаз не кажи на улице… Будь они прокляты — твои акты. Идешь, а вслед шипят: «гляди, кума, инспекторша-то наша», да тихонько и обзовут… Угораздила тебя нечиста сила! Проходу нет…