— Ну и что?! — повысил голос Иргаш. — В Павульгане у Саидки родни полно. В крайней кибитке тетка его живет. А коран — где старики живут, там обязательно его читают.
— Тетка?!
Федя смутился. Его предположения рухнули, но не хотелось сдаваться без боя.
— Ну и пусть тетка, пусть дядя! — крикнул Федя. — Только Саидка не к тетке ходит. И все равно это узнается. Увидите…
— Увидим — и хорошо, — бросил Иргаш, но потом, сдвинув на лоб фуражку, почесал затылок. — За Саидкой, конечно, нужно лучше смотреть, — продолжал он уже деловым тоном. — Учитель правильно говорит. Его надо держать к себе поближе. Чтобы он в школе учился, а не болтался по улицам. А мы его…
— Возьми ты своего Саидку в адъютанты! В ординарцы!.. — съязвил Роман.
И все-таки ребята последовали совету деда: с утра уходили в тугаи и бродили там до самого вечера. Дедушка Тургунбай тоже отправлялся с ними в путешествие, оставляя бахчу и все свое хозяйство на карнаухого пса.
ЗАПИСКА ИЗ КОКАНДА
Когда вечером Джура Насырович зашел в комнату, его внимание сразу же привлек белеющий на окне конверт-треугольник. Такие «треугольники» были ему хорошо знакомы: в них он посылал весточки с фронта матери.
«Таксыр! — вилась по листу затейливая арабская вязь, — ради всевышнего, ради вашей матери, ради ваших детей освободите меня из этого ада, куда ваш доктор заточил меня, больного и беспомощного. Аллах никогда не забудет вашей милости. Умоляю вас…»
Не раздумывая долго, учитель сел на попутный грузовик и через час уже сидел в кабинете главного врача психбольницы. Доктор обрадовался ночному гостю. Он неторопливо прохаживался по кабинету, заложив за спину руки, и весело поглядывал на учителя.
— Говорите, ребята назвали его Душанбой? Хе-е, какие молодцы! — рассуждал доктор. — Значит, они, ваши ребята, как и знаменитый Робинзон, каким-то внутренним чутьем угадывают в нем хорошего человека?
— Психиатру виднее, доктор, — улыбнулся учитель.
— Я берусь утверждать одно: он нормальный человек, а уж во всем остальном — решайте сами, — доктор развел руками и слегка поклонился. — Конечно, он истощен, измучен, но психика его не нарушена. Она, в общем-то, здорова. Да, да, и только поэтому он не может больше находиться среди душевнобольных. Нормальному человеку там делать нечего. И он не выдержал. Нервы не выдержали, — закончил доктор и уселся в кресло против учителя.
— Мне непонятно, почему записку свою он послал мне, а не врачу, который направил его сюда. Я ведь только при сем присутствовал, и то если бы не ребята… Как вы думаете?
— Ну, дорогой мой, это уже его право, — засмеялся доктор. — Видимо, он больше доверяет вам, воспитателям, нежели служителям медицины. А возможно, у него есть и другие соображения.
— Возможно. Но что теперь я должен делать? — спросил Насыров после небольшой паузы.
— Мне думается, вам надо взять его из нашего заведения и на некоторое время поместить хотя бы в местную больницу. Да, да, это совершенно необходимо для его полного выздоровления. Он поймет и… Кстати, теперь он уже не так страшен — волосы подстригли. Семьдесят два сантиметра — вот волосы! У Пятницы, наверно, таких не было!..
Утром в проходной учителю передали больного. Он действительно уже не походил на того Душанбу, каким привели его в Ашлак. На нем была чистая пижама, на ногах — тапочки, и только на голове все еще топорщились неаккуратно подстриженные волосы. Нетронутой оставалась и борода — черная и жесткая, словно моток тонкой проволоки.
Насыров поглядел Душанбе в глаза. Ему хотелось увидеть перемену, которая произошла в них. Вместо безумия и страха он заметил в них тупое равнодушие.
— Чем я заслужил ваше внимание, уважаемый? — спросил Джура Насырович. Душанба молчал, глядя в землю.
— Мне показалось, что вы добрый человек, — наконец ответил он.
— А если вы ошибаетесь?
— Тогда ошибаюсь не я, ошибается аллах, который услышал мою молитву, таксыр.
— О-о! — воскликнул учитель. — Аллах и молитвы не помогут. Я — неверующий. Совсем неверующий.
Насырову казалось, что он разговаривает с человеком, которого однажды уже где-то встречал. Как знакомы эта мягкая, едва уловимая картавость в голосе, неторопливая жестикуляция, манера поджимать губы.
Выйдя из больницы, они отправились на автобусную остановку.
— Как я должен называть вас?
— Ваши ребята назвали Душанбой — зовите и вы так.
— Душанба? Но…
— Не все ли равно? — перебил Душанба. — Какая разница — как меня звать?
— Допустим, что так, — сказал Насыров. — Но мне не безразлично знать, почему вы написали записку именно мне, а не кому-нибудь другому.