— В твоих рассуждениях нет никакой логики, — произнес он безвольно. — Он бы быстро положил этому конец.
Старая дама окаменела.
— Ты, — отрезала она, — не такой, как он. Томас открыл рот, но не издал ни звука.
— В любом случае, — заметила мать с легким протестом, словно отвечала на комплимент, — я больше не приглашу ее сюда, раз ты так против нее настроен.
— Я настроен не против нее, — парировал Томас, — я настроен против тебя, когда ты ведешь себя по-дурацки.
Стоило ему закрыть за собой дверь кабинета, как перед его мысленным взором вновь предстал отец, присевший на корточки. У отца была деревенская привычка разговаривать, сидя на корточках, хотя он родился и вырос в большом городе и лишь затем переехал в их городок. У него был талант убеждать местных жителей, что он такой же, как все. В разгаре разговора он вдруг садился на корточки во дворе, и двое-трое его приятелей следовали его примеру, не прерывая беседы. Этой манерой он обманывал всех, никогда не решался сказать правду.
«Ладно, пусть она делает по-своему, — говорил отец. — Ты не такой, как я. Не настоящий мужик».
Томас решительно углубился в чтение, и на время видение померкло. Но мысли о девчонке застряли в его сознании так глубоко, что их невозможно было побороть силой анализа. Ему казалось, будто смерч проносится в сотне ярдов, вот-вот свернет и ринется на него. Он не мог сосредоточиться на работе до следующего утра.
Прошло два дня. Они с матерью сидели в кабинете после ужина, и каждый читал свою страницу вечерней газеты, как вдруг истошно, словно сигнал пожарной тревоги, зазвонил телефон. Томас бросился к нему. Стоило ему поднять трубку, как женский визг наполнил комнату:
— Приезжайте за девчонкой! Забирайте ее! Пьяная! Пьяная в моем доме. С меня хватит. Потеряла работу и заявилась сюда пьяная. С меня хватит!
Мать подскочила и выхватила трубку. Призрак отца вырос перед Томасом. Позвони шерифу, подсказал старик.
— Позвони шерифу, — повторил Томас громко. — Скажи шерифу, чтобы он поехал туда и забрал ее.
— Мы сейчас приедем,— говорила тем временем мать. — Приедем и заберем ее. Скажите ей, чтобы собирала вещи.
. — Она не в состоянии ничего собрать, — неистовствовал голос. — Как вы только могли подсунуть ее мне! У меня порядочный дом!
— Скажи ей, чтоб вызвала шерифа, — заорал Томас. Но мать уже повесила трубку и посмотрела на него.
— Этому человеку я бы и собаку не доверила, — заявила она.
Томас опустошенно рухнул в кресло и уставился на стену.
— Подумай же об этой бедной девочке, — сказала мать. — У нее нет ничего. Ничего. А у нас есть все.
Они обнаружили Сару Хэм на крыльце пансиона — широко расставив ноги, она развалилась на ступеньках. Берет, нахлобученный ей на голову старухой, сполз на лоб, а вещи, побросанные кое-как, торчали из чемодана. Вдрызг пьяная, Сара бормотала что-то себе под нос. Мазок губной помады перечеркнул ее щеку. Она позволила матери поднять себя и усадить в машину — непонятно было, понимает ли она, кто ее спаситель.
— Целый день не с кем поговорить, кроме стаи чертовых попугаев, — яростно прошептала она.
Томас вообще не вышел из машины и бросил на девчонку лишь один беглый взгляд:
— В который раз говорю тебе: ей место в тюрьме. Мать сидела на заднем сиденье, держа девчонку за руку,
и не отвечала.
— Хорошо, отвези ее в гостиницу, — сказал он.
— Я не могу отвезти пьяную девочку в гостиницу, Томас, — сказала она. — И ты сам это знаешь.
— Тогда в больницу.
— Ей не нужна тюрьма, гостиница или больница. Ей нужен дом.
— Но не мой, — отрезал Томас.
— Только на эту ночь, — вздохнула старая дама. — На одну ночь.
Минуло восемь дней. Маленькая шлюшка обосновалась в комнате для гостей. Каждый день мать ходила искать ей работу и жилье, но безуспешно — хозяйка пансиона уже успела распустить слухи. Томас окопался в своей спальне и кабинете. Его дом был для него и жилищем, и рабочим местом, и храмом — таким же интимным и необходимым, как панцирь для черепахи. Он и поверить не мог, что все обернется таким кошмаром. На его лице утвердилось оскорбленное выражение.
По утрам, встав с постели, девчонка принималась петь блюзы, трепетные волны ее голоса расходились по всему дому, то взмывая, то падая, словно имитируя жаждущую удовлетворения страсть, и Томас вскакивал из-за стола и затыкал уши ватой. Но спастись от девчонки было невозможно. Она появлялась всякий раз на его пути, когда он выходил из комнаты и спускался на другой этаж. Стоило ему выйти на лестницу, как тут же появлялась она и проходила мимо, жеманно ежась, или же шла за ним, трагически вздыхая и распространяя запах мяты. Казалось, ее только подстегивает ненависть Томаса, и ей нравилось подогревать это чувство, словно оно добавляло сияния ее мученическому ореолу.