— Труха, — сказал Джонсон. — Звон один.
На лице мальчика опасливо проступило воинственное выражение. Он слегка попятился, готовый тут же кинуться наутек.
— Он хороший, — пролепетал он. — Он всем помогает.
— Хороший! — с бешенством прошипел Джонсон. Он оторвал голову от подушки. — Чихать мне, хороший, нет — понял? Он неправильный человек!
Нортон ошарашенно вытаращил глаза. На кухне хлопнула наружная дверь — кто-то вошел. Джонсон мгновенно спустил ногу с кровати.
— Он, что ли?
— Кухарка, — сказал Нортон. — Она на полдня приходит.
Джонсон соскочил на пол, проковылял в коридор, встал в дверях на кухню; Нортон как привязанный шел следом.
Кухарка, рослая молоденькая мулатка, стягивала с себя у стенного шкафа яркий красный дождевик. На светло-желтой коже рот ее был словно крупная роза, которая, привянув, потемнела. Многоярусная прическа примялась и клонилась на сторону наподобие Пизанской башни.
Джонсон со свистом втянул воздух сквозь зубы.
— Ишь какая чернушечка, — сказал он.
Кухарка покосилась на них пренебрежительно. Как будто они не люди, а сор под ногами.
— Айда, — сказал Джонсон, — глянем, что есть в этой хижине, помимо тети Тома. — В передней он открыл первую дверь направо и заглянул в уборную, выложенную розовой плиткой.
— Стульчак розовый, надо же!
Он обернулся к мальчику и скорчил насмешливую рожу.
— Это он здесь заседает?
— Это вообще для гостей, — сказал Нортон, — но, бывает, и он ходит сюда.
— Башку бы ему сюда опорожнять, — сказал Джонсон.
В комнату рядом дверь стояла открытой. Здесь, с тех пор как умерла жена, спал Шепард. Спартанская железная кровать на голом полу. В углу — стопка костюмов для детской бейсбольной команды. Широкое бюро с выдвижной крышкой завалено бумагами, их тут и там прижимают курительные трубки. Джонсон стоял, глядел, молчал. Наморщил нос.
— Угадай, кем пахнет? — сказал он.
Дверь в другую комнату была закрыта, но Джонсон ее отворил и сунул голову в полумрак за порогом. Шторы были спущены, в спертом воздухе застоялся еле слышный запах духов. Кроме широкой старинной кровати, здесь стоял необъятный туалет, его зеркало поблескивало в неясном свете. Джонсон щелкнул выключателем у двери, прошелся по комнате, оглядел себя в зеркале. На полотняной дорожке лежали щетка с гребенкой, оправленные в серебро. Джонсон взял гребенку и провел ею по волосам. Начесал их на лоб прямой челкой. Потом откинул наискось, как носил Гитлер.
— Не тронь ее гребенку! — сказал мальчик.
Он стоял возле двери бледный и тяжело дышал, как если бы при нем оскверняли святыню.
Джонсон положил гребенку, взял щетку и пришлепнул волосы ко лбу.
— Она умерла, — сказал мальчик.
— А я не боюсь трогать, чего остается от покойников, — сказал Джонсон.
Он выдвинул верхний ящик и запустил в него руку.
— Не смей хапать погаными лапами мамины вещи,— придушенным фальцетом сказал мальчик.
— Дыши носом, ягодка, — прожурчал Джонсон.
Он подцепил мятую красную блузку в горошек и уронил обратно. Вытянул зеленую шелковую косынку, раскрутил над головой и отпустил, косынка плавно поплыла на пол. Рука Джонсона опять зарылась в недрах ящика и вынырнула, сжимая застиранный пояс, на котором болтались четыре резинки с металлическими пряжками.
— Никак ее сбруя, — заметил он.
Он жеманно поднял пояс в воздух и встряхнул. Потом обернул вокруг бедер, приладил на себе и подпрыгнул так, что затанцевали подвязки. Вихляя задом, прищелкивая в такт пальцами, он стал подпевать:
— Дерну рок да и врежу в шаг, а ей, этой стерве, все не так. — Он двинулся по кругу, притоптывая здоровой ногой, выбрасывая в сторону тяжелый башмак. В дверях миновал обомлевшего мальчика и, приплясывая, двинулся по коридору на кухню.
Через полчаса вернулся домой Шепард. Он скинул плащ в передней, бросил на стул, дошел до дверей гостиной и остановился. Лицо его вдруг преобразилось. Он расцвел. В кресле с высокой спинкой, четко чернея на фоне розовой обивки, сидел Джонсон. Позади него от пола до потолка рядами тянулись книги. Одну он читал. У Шепарда сузились глаза. Том Британской энциклопедии. Джонсон был поглощен чтением, он даже не поднял головы. Шепард затаил дыхание. Вот где место такому парню. Надо удержать его здесь. Надо что-то придумать.
— Руфус! — сказал он. — Как хорошо! Здравствуй! — Он протянул руку и устремился вперед.
Джонсон поднял к нему равнодушное лицо.
— А, здрасьте, — сказал он.
Руку он не замечал, пока мог, но, видя, что Шепард ее не опускает, нехотя пожал. Шепард и не ждал ничего другого. По роли, взятой на себя Джонсоном, ни при каких обстоятельствах не полагалось обнаруживать бурные чувства.