— Ты меня удивляешь. Глухие конфликты, черт их побери… Это есть…
— А раз есть, почему ты продолжаешь так писать? — менторским тоном сказал Весо, чем вконец разозлил Нягола. Он встал, плеснул себе в лицо водой из-под крана и желчно объявил:
— По той же причине, милый мой, все по той же… Ты сказал: глухие конфликты. Ладно, вот тебе острый…
И Нягол описал свой разговор с Диньо, братовым сыном.
— Ну и что? — устало спросил Весо.
— Весо, — понизил голос Нягол, — нужно смотреть на вещи трезво и с перспективой. Человек — животное общественное, Аристотель несокрушимо прав. Наш век с его техникой и скоростями формирует, по-моему, законченного прагматика, человека пользы. Этот прагматизм породили еще промышленные перевороты в Европе, он утверждается как всемирный образец, и мы не можем этого избежать, раз должны обогнать капиталистов в экономической области, тут ничего не поделаешь. И я думаю, что мы далеко не полностью используем эту стихию, помноженную на сегодняшнюю технику, потому что не сумели найти и увязать воедино какие-то тонкие, но чрезвычайно важные нити между отдельным человеком, коллективом и обществом в целом. Надо, наконец, решиться на великий компромисс между общественным и природным в человеке. — Нягол помолчал. — Хотя, если Хочешь знать мое мнение, я далеко не в восторге от этого прагматизма, потому что знаю, чем он грозит человеческому духу.
— Прагматик, говоришь, да, что-то такое есть, но ты зря на него жалуешься: этот самый прагматик читает твои книги от корки до корки.
— Значит, все правильно: средний писатель пишет средние книги, а средний читатель усердно их читает, — Нягол поморщился. — И то у нас среднее и это среднее, талдычим одно и то же. Но ты уходишь от ответа.
— Я?
— Ты не ответил насчет компромисса. Или не обратил внимания на вопрос.
— Ошибаешься, Нягол, я хорошо его запомнил — насчет компромисса между природным и общественным, так?
— Вижу, ты слушал внимательно.
— А что ты хочешь услышать — что это наша ахиллесова пята? Ладно, считай, что я это сказал и скажу даже больше: не смеем мы, все еще не смеем.
— Потому что смотрим на вещи чуть ли не религиозно.
— Не только поэтому. Мы не готовы.
— Весо, я иногда думаю о нас с тобой и спрашиваю себя: о чем хотел бы и сможет ли говорить с твоим будущим преемником его будущий друг?
— Не понял.
— Послушай. Необходимо, чтобы простой человек, как мы его называем, имел возможность говорить и действовать публично так же, как говорим мы с тобой с глазу на глаз, и даже еще откровеннее… Теперь понял?
— Ты слишком торопишься, — произнес Весо после паузы.
«И это говорит человек, убеждавший меня, что история — накопившееся человеческое нетерпение!» — вскипел в душе Нягол, мысль его оттолкнулась и отнесла его к Марге. Куда это она запропастилась? Марга — певица, интерпретатор, и в глубине души он не может преодолеть нежную снисходительность к ее ремеслу, сотканному из таланта, воли и творчества, которое, однако, опирается на другое, первоначальное творчество. Зато Марга первоклассная певица, она не соприкасается со средним, с обычным, в водах которого, по сути дела, плавает он. Одно утешение — Марга носится на крыльях дюжины гениев, а он примитивным орудием труда копает, дробит грубую человеческую породу в надежде наткнуться на самородок — блестящий образ или сложный характер. Но какое это утешение, когда на полке у тебя стоят книги, написанные десятками гениев за две с половиной тысячи лет? Милая, ревнивая Марга, она все еще переоценивает его, тянется к нему, бережет его для себя, для своего запоздалого бабьего счастья…
— К черту! — воскликнул Нягол.
— Кого это ты? — полюбопытствовал Весо.
— В первую очередь себя… — Нягол поднял глаза к потолку, помолчал. — И все же, по-моему, лучше шум да гам, чем мертвая тишина.
— Мы маленький народ, а, как известно, по одежде протягивай ножки, — без всякой видимой связи заявил Весо.
— Малые народы, в отличие от малых семей, живут счастливее. Я давно уже подметил, что счастье бежит от силы, и она его гонит. — Нягол насадил на вилку кусок мяса и протянул рюмку Весо: ну-ка, налей по этому случаю.
Весо налил и погрузился в свои думы. Малые народы, малые семьи, счастье. Он — государственный деятель небольшого народа и глава малочисленной семьи, ее гнездо осиротело после скоропостижной смерти жены. Когда ему сказали, что у нее кровоизлияние в мозг, он даже не поверил: Кристина болела почками и соблюдала разные диеты, но давление у нее поднималось редко, она никогда не жаловалась на головную боль. Но она была из тех женщин, которые все принимают близко к сердцу, снова и снова возвращаясь к пережитому. Они знали друг друга со времен подпольной борьбы. Кристина была членом Рабочего молодежного союза, участвовала в опасных операциях. Тогда она не знала его настоящего имени, да и обе их встречи были почти случайными. Он запомнил черноглазую девушку с родинкой над верхней губой, которая дежурила во дворе явки и время от времени входила, чтобы сообщить: «Чисто».