— И что его так пришпорило?
Все еще чуть хмельная Елица прыснула — ужасно смешным показалось ей слово «пришпорило» представился Нягол в бурке, со шпорами, с сабле на боку.
— Извини, что-то меня смех разбирает, — начала оправдываться Елица.
— Очень хорошо!
Елица смотрела на нее, лукаво улыбаясь.
— Тетя Марга, а я напилась…
— Ах вот оно что! В компании провинциальных ухажеров?
— В компании одного мима.
— Мима?
— Это чудесный мим. Женщина. Она тоже напилась.
— Вы что же, посетили известный греческий остров? — укусила ее певица.
Елица комично сморщила лоб и снова прыснула.
— Тетя Марга, ты настоящая Кассандра! Вот букет оттуда…
Умный и красивый зверек, сказала про себя Маргарита.
Внезапное предположение о возможной тайной страсти Елицы давало ей козыри в руки. Если это так, другая не сможет терпеть Нягола, надо только умело закинуть удочку.
— А в остальное время стережешь храм?
— Подметаю время от времени.
Маргарита не знала, о чем еще спросить. Непосвященная в семейные неурядицы Елицы, она терялась в догадках, и ревность, подогреваемая главным образом честолюбием, была пыткой на слабом огне. Тут она спохватилась, а как же учеба, семестр еще не кончился, что ты здесь делаешь? Елица ответила, что пробует себя в других университетах, потому что этот ей надоел.
— Молодец, ничего не скажешь! — воскликнула Маргарита. — Порадуешь отца с матерью…
— … и весь сонм преподавателей, наших родных кадильщиков. Усекаешь?
Маргарита посмотрела на нее с новым любопытством.
— И чем, позволь тебя спросить, ты думаешь заниматься?
— Натурфилософией, — весело объявила Елица.
— А что, разве это не шик?
Маргарита покачала красивой головой.
— Ну и поколение растет!
— Тетя Марга, — вдруг попросила Елица. — Спой что-нибудь задушевное.
— Не хочется, девочка. Напелась.
— А когда дядя приедет, ты нам споешь, правда?
В комнату кто-то постучал. Это был Иван с телеграммой от Нягола. Увидев Маргариту, Иван смутился. Промямлил что-то о телеграмме, извинился за неожиданное вторжение — дескать, не знал, что в доме гостья, а он, то есть Нягол, приедет завтра, но если что нужно, скажем, ужин или еще что, милости просим, не бог знает какое угощение, но для близких людей…
Маргарита изучала брата Нягола с легким налетом снисходительности во взгляде и Иван еще больше смутился. Его пригласили сесть, предложили рюмочку ракии или коньяку, но он переминался как наказанный и упорно отнекивался. В конце концов он присел к столу, не зная, куда девать белые мозолистые руки. Елица принесла рюмки. Иван предпочел ракию, а Маргарита — коньяк. Понемногу пригубили, и Маргарита по-свойски принялась расспрашивать о семье, детях, о смерти старика — кончине, как она выразилась. Иван согласно кивал — да такова жизнь, один приходит на свет, другой уходит. Маргарита спросила, чем занимается Иван, сыновья и невестки, он, не вдаваясь в подробности объяснил, сжигаемый мыслью о младшем сыне, и вдруг бог знает с чего вспомнил об успехах Маргариты за рубежом: невестка читала в газете, поздравляем!
Маргарита была тронута: о ней знают даже такие люди, как Иван, в этом захолустье… А вот Нягол не поздравил — ни после фестиваля, ни по телефону. Эгоист, холодный эгоист, — она невольно глянула на Елицу. И этот зверек того же поля ягода. Она поблагодарила Ивана за теплые слова и сказала, что не забудет их.
Будто того и ждавший Иван поднялся из-за стола, повторил свое приглашение и тихо удалился.
Нягол ехал из аэропорта мрачный, невыспавшийся. Такси мчалось мимо плато, укутанного в буковую шубу, которое окаймляло зеленоглазое водохранилище, на берегу его уже пестрели палатки; дальше плато вздымалось мощной скалой, напоминавшей кулак, и полого спускалось к востоку, где в зарослях ивняка и ракиты пробивалась безымянная речушка. Если остановить машину и пойти напрямик через вековую рощу, где гомонят родники с чистой и вкусной водой, через несколько часов хорошего ходу выйдешь к широким скалам, господствующим над городом. В детстве он не раз исходил вдоль и поперек эту безбрежную зеленую ширь, испещренную полянами. Ему казалось, что лесу нет ни конца ни краю, что тропки теряются в чащобе, а проселочные дороги обрываются в зарослях орешника. Они скитались по лесу ватагами, перепоясавшись ремнями, на которых болтались колчаны со стрелами, сжимая в руках кизиловые луки, готовые при первом же подозрительном шорохе натянуть тетиву и броситься вслед пропевшей стреле. Потом вместо луков и колчанов появились и пачки сигарет, и бутылки вина, а компания стала смешанной — парни и девушки. Их беспричинная веселость была по сути нетерпеливым ожиданием опускавшегося вечера.