И все же он не ожидал увидеть то, что открылось ему еще с порога: Нягол был неузнаваем. Он лежал с закрытыми глазами, закутанный простыней, и походил на мертвеца.
— Входите, входите! — нарочно повысил тон врач, видя, что Нягол не спит.
Больной открыл глаза.
— А — Тео! — тихо сказал он, и какое-то подобие улыбки тихо скользнуло по растрескавшимся пересохшим губам.
— Брат!
Он нащупал руку брата под простыней — рука была исхудавшая, одни кости. Это его сразило. Теодор безвольно опустился на краешек стула, врач это заметил и поддержал его:
— Как мы сегодня себя чувствуем, товарищ Няголов? — бодро спросил он, трогая лоб больного. Нягол пылал.
— Хорошо, доктор.
— Вижу, — сказал врач.
Братья посмотрели друг другу в глаза.
— Брат… — повторил потрясенный Теодор. — Как же так?
— Случается, Тео…
— А мы ничего не знали…
Теодор запнулся, и врач воспользовался паузой.
— У вас интересная и немного своенравная дочь, — сказал он. — Как белка шныряет по больнице.
— Да, да, — промолвил Теодор, — я останусь вместе с ней, мы будем заботиться…
— Не нужно, Тео, — Нягол с усилием улыбнулся — видишь, до чего довели меня заботы.
— Раз писатель шутит, значит, в мире все в порядке, — заключил главврач и взял Теодора под руку. — Пойдемте, профессор, больному нужно отдохнуть.
На пороге Теодор обернулся, братья махнули друг другу рукой. Из больницы Теодор направился к отчему дому.
Город плавал в полуденном мареве. Немного посвежевшая после ночной прохлады листва деревьев снова поникла. Дождя давно не было, машины поднимали полупрозрачные клубы пыли, витрины магазинов были словно припудрены. Теодор расслабил узел галстука: мало ему предстоящей встречи с Елицсй, так еще эта жара впридачу! Как они посмотрят друг другу в глаза, что скажут? С той минуты, когда ему сообщили о ранении Нягола, Теодор был как в лихорадке. Молва была противоречива, одни говорили, что Нягол в агонии, другие — что он умер от ран, и Теодор летел в родной город, раздавленный сознанием своей вины.
Дома он застал Елицу и незнакомую девушку с большими, пристально-зоркими глазами. Дочь покраснела от неожиданности, но взяла себя в руки и представила Мину. Теодор же обрадовался присутствию постороннего человека, благодаря которому разговор откладывался. Девушки вскипятили чай, все трое сели за стол, Теодор стал расспрашивать Елицу о случившемся несчастье: почему этот человек начал стрелять в безвинных людей, неужто он был настолько пьян или кто-нибудь его разозлил? Елица ничего не знала о давнем столкновении Еньо и Нягола в той же самой пивной, о том, что Еньо грозил дяде, не знала она и подробностей ссоры между Еньо и Грозданом, но из разговоров Мальо с Иванкой поняла, что случилось все не по пьянке. Как могла, она объяснила все это отцу.
— Но это же патология! — воскликнул Теодор.
— Общественная, — неожиданно заметила Мина.
На него произвела впечатление уверенность, с которой она произнесла это слово. По-видимому, эта девушка знает себе цену. Он спросил:
— Вы так считаете?
— По-моему, нужен общественный суд. Вы согласны?
Она знает обо мне, мелькнула в голове нелепая мысль, но он тут же ее отбросил.
— Согласен.
— Значит, мы единомышленники, — сказала Мина, мельком глянув на Елицу.
Если бы Теодор поймал этот взгляд, он наверняка уверился бы в своем предположении, но он его не заметил.
— Вы тоже изучаете философию? — спросил наугад.
— Я актриса. Играю роли инженю прошлого века.
— Да, понимаю, — неуверенно отозвался Теодор — Такие у нас времена.
«У твоего отца не все дома», — взглядом сказал Мина Елице.
Под вечер из села пришли Мальо с Иванкой, на груженные продуктами. Увидев Теодора, они засуетились: Елица успела их предупредить, чтобы они Не проговорились о ее припадке. Обменялись обычными вопросами, осведомились о здоровье, и Иванка начала:
— Страшное дело вышло с Няголом, Тео, черное дело. Еньо-то чуть не поубивал всех подряд!
— Мне рассказывали, Иванка. Просто не верится.
— Мы с Няголом за одним столом сидели, — сказал Мальо.
— Что же это он, нарочно?
— Сказать, чтобы нарочно, так нет. Как бы тебе растолковать… Ведь этот убийца, Еньо, значит, сто палок получил в полиции, а вот после победы спился. Сам он из себя был тощий, тщедушный, к тому же безбородый, женщины и не нюхал, вот и закрутил любовь с властью да с выпивкой.