Саня, прикрывая лицо руками, стоял перед люком механика-водителя и ждал, когда тот запустит мотор. Стартер визжал, выл, как сирена, а мотор не заводился. Саня в конце концов не выдержал, подскочил к люку.
– Почему не заводится, а? Ты что, меня угробить хочешь?!
– Аккумуляторы сели, – ответил Щербак.
– Отчего ж они сели? Вчера заводили, а сегодня сели?
– Потому что вы всю ночь рацию гоняли! – закричал Щербак.
Саня опешил. Такого он от Щербака не ожидал. Малешкина затрясло от обиды.
– Ты чего валишь с больной головы… Не подготовил машину, а теперь валишь. Ну погоди, я с тобой разберусь, – зловеще прошипел Малешкин.
– Не очень-то, лейтенант, разоряйтесь! А что вы все время музыку слушаете – факт, и никуда не попрешь, – заявил механик.
Действительно, против этого факта переть было некуда. Радио он любил и частенько часа по два гонял рацию, хотя знал, что от этого аккумуляторы разряжаются. Саня с тоской посмотрел в глаза механика-водителя. Они от гнева округлились и пожелтели, стали как медные пуговицы.
– Давай еще попробуй, Гриша, – попросил Саня.
Щербак попробовал, и металлический пронзительный звон ударил Малешкина по ушам. Однако мотор не завелся.
– Эх ты, механик-водитель, – простонал Саня.
– Садитесь сами и заводите, – огрызнулся оскорбленный механик-водитель.
Ах, если б Саня умел! Разве бы он не завел? Но Саня не знал мотора и не умел его заводить, в боевой машине за рычагами сидел всего два раза в училище на танкодроме, а то все время упражнялся на учебных да на макетах. Попав на фронт, он целиком доверился механику-водителю. Как в эту минуту он жалел, что так бесшабашно относился к технике! «Выйдем на формировку – не отойду от машины, изучу ее до винтика и научусь водить». Дав себе такой обет, Саня попросил Щербака попробовать в последний раз.
Попробовали, и ничего не вышло. Подошел ефрейтор Бянкин. – Лейтенант, может, воздух попал в систему? – А может, и в самом деле! – Саня ухватился за этот «воздух», как утопающий за бревно, и крикнул наводчику, чтобы тот спустил из топливной системы воздух.
Домешек давно успел все приготовить к маршу. Закрепил пушку, чтоб она не болталась, на казенник натянул чехлы, поудобней приспособил сиденье. И теперь, наблюдая, как Щербак мучается с мотором, злорадно думал: «Так ему и надо». Он не любил Щербака за трусость, лень и наплевательское отношение к машине и твердо был уверен, что это для них когда-нибудь кончится очень печально. Всегда веселый, неунывающий, Мишка Домешек в последние дни скис и почти перестал рассказывать свои анекдоты.
– Мишка, выпусти из системы воздух! Там есть краник, поверни вправо! – кричал младший лейтенант Малешкин. Сам он толком не знал, где этот краник находится, но знал, что он есть и что повернуть его надо вправо.
Наводчик же отлично знал этот краник, и поворачивать его ему приходилось тысячу раз еще до младшего лейтенанта Малешкина. Домешек полтора года сидел в танке. Когда после госпиталя его направили в самоходную артиллерию, он несказанно обрадовался, что наконец-то избавился от «братской могилы четырех» – так называли танкисты свою машину. Но когда его посадили в самоходку, которая почти не отличалась от танка, Домешек, горько усмехнувшись, сказал: «Нельзя желать того, чего не знаешь… На войне как на войне».
Наводчик повернул краник, спустил на днище машины сто граммов газойля. Щербак нажал кнопку стартера, он дзинькнул, и мотор завелся с таким остервенелым хлопаньем, что у Сани чуть не лопнули барабанные перепонки.
Щербак со страшным скрежетом воткнул первую скорость и дал такой газ, что машина пробкой вылетела из ямы. Саня едва успел отскочить в сторону, а Домешек, проклиная дурака водителя, завалился на снаряды.
Малешкин пятился перед самоходкой, показывая Щербаку то на одну, то на другую гусеницу. Спиной дошел он до канавы на окраине леса, перепрыгнул ее и стал обеими руками махать водителю, что означало: «Давай смело вперед, через канаву». Но самоходка стояла перед канавой, а Щербак ожесточенно ругался. Саня бросился к машине.
– Опять? Что?
– Лопнула тяга левого фрикциона.
– Почему же она лопнула? – со слезами на глазах спросил Саня.
– Лопнула, и всё, – ответил Щербак.
– Ну и гад же ты, Гришка! Мерзавец, – сказал Домешек. – «У меня все готово»… Подлец!
Подошел Бянкин и, узнав, в чем дело, мрачно засопел.
– Слушай, Щербак, а ведь ты доиграешься.
– Я виноват, что она лопнула?! – истошно заорал водитель.
– А кто ж? Конечно, ты, – поддержал ефрейтора Домешек. – Ладно, лейтенант. Если что, мы скажем, какой он механик-водитель и как он к машине относится.
– Факт, командир здесь ни при чем, – добавил Осип Бянкин. – А перед наступлением за такие штучки… – И ефрейтор выразительно щелкнул языком.
У Щербака испуганно забегали глаза.
– Вы что, ребята, с ума сошли? Думаете, я ее нарочно сломал? Ей-богу, она сама сломалась!
– Почему же ты перед выездом не проверил, а доложил лейтенанту: «Все готово»? – спросил Домешек.
– Да, почему ты доложил: «Все готово»? – повторил Саня.
– Ну что вы на меня все навалились? Подумаешь, тяга! Да я ее сейчас, в одну минуту… Одну минуту, и поедем, товарищ лейтенант. – Щербак выскочил из машины, забегал вокруг нее, с грохотом открывая ящики с инструментом, бросился назад, к яме, где раньше стояла самоходка, и вернулся с толстым концом проволоки.
Щелкая по сапогам прутиком, короткими, отрывистыми шажками к машине подошел капитан Сергачев.
– Опять у Малешкина не слава богу, – усмехнулся комбат.
Всех боялся Саня, а капитана Сергачева особенно. В полк Сергачев прибыл недавно, и его сразу же назначили командиром четвертой батареи, на место уехавшего в академию старшего лейтенанта Танеева. С приходом Сергачева для Сани настали черные дни. Капитан с первого взгляда невзлюбил младшего лейтенанта Малешкина, придирался по любому пустяку, а в последнее время все чаще грозился снять Малешкина с машины, отчислить из батареи и отправить в резерв. Это для Сани было подобно смерти. Жить без самоходки, без своих ребят он уже не мог.
– Почему стоим, Малешкин?
Саня съежился, как от удара.
– Тяга лопнула.
– Что? Какая тяга?
Бянкин хмуро посмотрел на комбата.
– Бортового фрикциона.
– Сейчас поедем. Один секунд, товарищ комбат! – крикнул из машины водитель.
– Ни у кого не лопнула, а у Малешкина лопнула. Вот навязали мне на шею командира, – желчно, не разжимая зубов, процедил капитан Сергачев и, резко повернувшись, пошел от машины, четко чеканя шаг.
– Это еще неизвестно, кого кому навязали. Ишь зачикилял, как принцесса Турандот, – сказал Домешек.
Бянкин неожиданно сорвался с места и побежал за комбатом. Догнав, стал что-то говорить ему, энергично размахивая руками.
Саня смотрел на них и думал, что Сергачев наверняка отнимет у него самоходку. Настроение было отвратительное. Ничего не хотелось делать, и ничто не радовало, даже предстоящий марш, наступление, бои, к которым он так рвался.
– Над чем, лейтенант, задумался? – окликнул его наводчик.
– Да так. Ужасно все плохо, Миша, – пожаловался Саня.
– Не унывайте, лейтенант, еще будет и хуже.
Саня вздохнул:
– Веселый ты парень, Мишка, отчаянный!
Домешек удивленно вскинул на командира свои большие, с тяжелыми веками глаза и очень серьёзно спросил:
– Это я-то веселый, отчаянный? – и обнял Малешкина. – Сейчас, Сан Саныч, я вам по этому поводу расскажу заплесневелый анекдот.