— Скажем, полная механизация, — внес он поправку, — к этому мы идем. Техника должна помочь человеку во всех областях труда и даже мысли. Есть, говорят, такие мыслящие машины.
Боев поспешил с ним согласиться, отметив, что если еще и нет, то обязательно будут. Должны быть.
Увлеченные воспеванием техники, они совсем забыли о Симе. А она сидела, пригорюнившись, и пощелкивала по самовару розовым ноготком. И вдруг спросила:
— А человек?
— Что? — Стогов посмотрел на самовар, предполагая, что такой вопрос может исходить только от этого технического чуда позапрошлого века.
Сима засмеялась, прошла через всю комнату и села на диван.
— Вы рассуждаете о технике, как марсиане, которые никогда не видели земных людей.
Стогов снял очки и начал их протирать. У него оказались маленькие узкие глаза и покрасневшие от напряжения веки. Он сказал Роману:
— Всегда что-нибудь придумает.
— Придумывать — это твое призвание. Я умею только задумываться.
Надев очки, Стогов назидательно заговорил:
— На первом этапе человек неизбежно подчиняется новому ритму жизни, который диктует ему машина. И только овладев техникой, человек освобождается от этой временной зависимости.
Телефонный звонок помешал Стогову закончить мысль. Он вышел и сейчас же сказал в соседней комнате:
— Ага! Товарищ Пыжов! Слушаю.
Его голос — или Боеву только так показалось — зазвучал настороженно и даже озлобленно. Пыжов? Второй раз за одну ночь слышит он эту фамилию, и каждый раз человек, произносящий ее; мгновенно менялся и как бы подтягивался. И второй раз за ночь Боеву пришлось задать один и тот же вопрос:
— Кто он, этот Пыжов?
Он ожидал, что и Сима сейчас же подтянется и скажет что-нибудь почтительное и туманное. Но она только презрительно приподняла плечи:
— Представитель чего-то. Все его боятся.
— Стогов его не любит?
— Во всяком случае, старается обойти сторонкой, хотя это совершенно невозможно. Пыжов вездесущ, как бог. А еще Стогов за что-то его уважает. За одержимость, наверное.
— Стогов и сам одержимый, — заметил Боев.
— Да, — согласилась Сима и, вспомнив что-то, брезгливо сморщила свое красивое лицо. — Одержимый да еще и святой. А что может быть хуже святости для нас, грешных?
И она еще вздохнула и посмотрела на Боева. Ему показалось, что она и его зачисляет в число грешников, для которых не очень-то удобна стоговская святость. Он был совсем другого мнения, но смолчал. Она рассмеялась:
— Ну их ко всем лешакам. Садитесь сюда, поближе, и поговорим о чем-нибудь настоящем.
Она убрала ноги с дивана, освобождая место. Боев сел, стараясь держаться подальше от нее. Она потребовала, чтобы он рассказал что-нибудь. Про Москву, например. Рассказать про Москву! Это было бы совсем нетрудно, потому что недавно он прожил там почти две недели. И там он встретил Алю. Но это последнее обстоятельство сейчас не очень-то способствовало его рассказу, ему не хотелось сейчас вспоминать об этом событии его жизни.
Подчиняясь ее желанию «поговорить о чем-нибудь настоящем», Боев сообщил несколько широко известных сведений о Москве. Тогда она взяла инициативу в свои руки и начала задавать вопросы о театрах, о слухах, о магазинах и модах, о новом обозрении Театра Сатиры. Ни на один вопрос она не получила толкового ответа.
Сима поморщилась:
— Можно предположить, будто вы приехали из Кинеш-мы: ничего не знаете.
Он неловко рассмеялся:
— А что вы от меня хотите, я обыкновенный газетчик областного масштаба.
Он был очень рад, когда наконец Стогов окончил разговор.
— Звонил Пыжов. Это такой товарищ, прикрепленный обкомом к нашему району. Областной уполномоченный. Настаивает, вернее требует, к Первому мая закончить строительство плотины.
— Вот видите: политика подгоняет технику.
— Политика? — Инженер махнул больший ладонью. — Вернее, полная техническая неграмотность. И желание выслужиться. Через месяц закончить! Придет же в голову?
— А это возможно? — спросил Боев, поднимаясь с дивана.
— Сидите. — Стогов подошел к столу и залпом выпил стакан остывшего чаю. — Возможно вполне. К Первому мая подпишем торжественный рапорт, заполним водоем, а потом спустим воду и начнем все сначала. Техника не прощает насилия. Пыжов этого не признает. Он тут так всех перекрутит, если мы ему рапорта не подпишем.
Что-то не очень похоже, что он уважает Пыжова, но говорит с опаской, как о стихийном бедствии.
Снял очки, поморгал невидящими глазами:
— Сегодня вы ночуете здесь. Я сейчас загляну в контору, а вы располагайтесь. Сима, устрой. Я скоро.
Надел очки, неловко улыбнулся и вышел. Хлопнула дверь. В сени ворвался буран, прошумел, простонал. Хлопнула дверь на улицу, и наступила тишина.
Сима сказала:
— Ушел муж, они остались одни. Они. — Невесело улыбнулась. — Чаще всего это бывает Она. И весь день одна. А он в этой серой рубашке…
Боев решительно поднялся, подошел к столу и налил себе чаю из остывшего самовара.
— Товарищ Стогов — наша гордость.
— Гордость? — Сима ударила кулаком по подушке. — Ох, какая тощища!..
От неожиданности Роман вздрогнул и расплескал чай. Ему показалось, что она ударила его за то, что он ничего не умеет. Ни поговорить, ни утешить. Даже посмотреть на нее не решается. Еще никогда так нелепо он не чувствовал себя. Хотя и в школе, и в редакции его считали серьезным и вместе с тем остроумным парнем. И не без основания считали. По крайней мере, он сам не помнил, чтобы он когда-нибудь так растерялся, как сейчас.
— Вы не работаете?
Ничего лучшего он не придумал. И получил по заслугам.
— Нет, — скучным голосом ответила она. — Задавайте следующий вопрос. Ну? Почему? Потому, что я ничего не умею. Теперь вы сочувственно должны посоветовать: «Надо учиться».
— Ничего я такого не думаю, — уже раздраженно ответил Роман.
Но она не обратила на это никакого внимания. Положив голову на подушку, печально, словно оплакивая свою жизнь, проговорила:
— Все так и думают: вот живет красивая, здоровая баба и бесится с жиру в такую героическую эпоху, И вы то же подумали.
— Не успел я еще ничего подумать.
— Да? А что же вы успели, Роман Андреевич? Вы не стесняйтесь. Говорите прямо.
— Просто я не привык, когда меня так зовут.
— Ну хорошо, Роман. Вы так подумали?
— Нет, не так, — соврал Роман, потому что именно так он и подумал.
— Налейте мне вина. И себе тоже. Нет, вот из того графина.
— Это водка, — предупредил Роман.
Она ничего не ответила. Он налил две рюмки. Она протянула руку и нетерпеливо пошевелила пальцами. Выпив, она закашлялась.
— Нет. Никогда не научусь пить эту дрянь.
— И не надо, — изрек Роман и аккуратно выпил.
Она, как показалось Роману, с интересом взглянула на него и похвалила:
— Вот так! Вы всегда знаете, что надо, а что не надо?
— Всегда. — Он засмеялся. — Я — газетчик, а газетчик обязан всегда все знать.
И она засмеялась:
— Хорошо. Когда-нибудь я спрошу вас, что мне делать.
— Как это ни примитивно: работать.
— Милый мой, если бы вы знали, как это не примитивно для меня. И как сложно… Когда весь мир, как темная волчья степь.
Негромкий стук в окно сквозь завывание бури.
— Стучат? — спросил Боев.
— Да. Это, наверное, Кабанов. Актер. — Сима помахала рукой. — Он любит бродить, когда вот такая погода, как сегодня. Откройте, пожалуйста.
Он вышел в коридор. Там все стонало, как на корабле во время шторма, и даже казалось, будто под ногами колеблется пол. Боев открыл дверь, она рванулась из рук, и буря ворвалась, налетела на него. Но сейчас же кто-то весь облепленный снегом оттеснил его от двери.
— Дуй, ветер, дуй, пока не лопнут щеки! — торжествующе прокричал человек, которого намело бураном.
Рука, вынутая из огромной овчинной рукавицы, оказалась маленькой и горячей. И он весь, когда сбросил с себя полушубок и шапку, тоже оказался маленьким и необычайно подвижным.