Сидит там у него какой-то парнишка, еще какие-то лица, но я с ходу приступаю со своим наболевшим вопросом. «Разве, — говорю, — вы не знаете, какой мы везем груз и как его дожидаются?! Тем более — вы имеете для перегрузки свободный резерв! Как же можно задерживать при таких обстоятельствах?!» Молчит. Показалось, что раскачал человека. А он вдруг кулаком по столу: «Я перед вами не отчитываюсь! Не нарушайте оборот транспорта! Как указано, так и будет!» Очень крупно мы с ним объяснились! — Старшой прикрыл рот ладонью, осторожно покашлял, видимо боясь, как бы не выразиться чересчур сильно. — Вылетаю на платформу, а парнишка, который там сидел, — вместе со мной. Кричит мне вслед: «Стойте, товарищ! Учтите, что не бывает безвыходных положений! Изо всякого положения находится свой выход!»
— Это он так сказал? — быстро спросил Ленин. — А кто такой?
— Точно так сказал, товарищ Ленин! Я вам передаю его слова, как записанные. А сам — молодяк, от силы лет пятнадцать-шестнадцать. Шапка больше головы, ватник с прожженными дырами. Спрашивает, где находятся наши вагоны. Привел его к составу. Он постоял, подумал: «Вот что, — говорит, — идемте! Сегодня вечером у нас открывается конференция рабоче-крестьянской молодежи. Посоветуемся с товарищами. А я, кстати, секретарь Укомола. По дороге объясняет мне, что железнодорожники очень их уважают, то есть молодежь: субботники тут устраивали, расчищали пути, топливо заготавливали и все такое…
Приходим в бывший буржуазный особняк. Шум, звон, сутолока. Где-то песни поют. В одной комнате выпускают стенновку, в другой подбирают «Интернационал» на мандолине и балалайке. Показали мне и кухню. У них там каждый делегат доставил свой продукт, какой возможно. Кашеварят вовсю… Только мы начинаем разговор, прибегает боец из нашей охраны, как раз вот этот! — старшой показал на коротенького красноармейца. — Язык на плече, еле дышит: «Слава богу, что сразу нашел. Скорей, скорей — вагоны отцепили! К пакгаузу подают!»
Побежал с ним на станцию. Тот парнишка-секретарь тоже с нами. Команда моя мечется, вагоны отцеплены. Кричу парнишке: «Ну что, где твой выход из каждого положения?!»
«Выход есть, — отвечает. — Оставляйте охрану к вагонам, а сам поезжайте! А весь данный вопрос будет поставлен сегодня же на повестке. Всей конференцией выйдем на субботник! Все сделаем! И погрузим и отправим! Факт!»
Так или не так — перетакивать некогда. Оставляю двоих бойцов в охране. Отдал им овчину — имелась одна на всех. Табаку оставил, питания. Конечно, с нормой тут не слишком считались. Как-никак, люди остаются неизвестно на что… Только мы успели распределиться, а уж паровоз дергает. Едем…
День едем, другой, третий. Не сплю — все думаю, какие там дела на станции Чубук-номерной. На четвертые сутки — это в Змиевке было — доставляют нам депеш вдогонку. — Старшой расстегнул борт шинели, бережно достал из нагрудного кармана листок серой бумаги с криво наклеенными полосками телеграфной ленты. — Вот оно, товарищ Ленин!
Ленин долго смотрел на эти полоски с неясно отпечатанными буквами:
«Субботник провели вагоны перегружены отправлены охрана здорова сопровождает тчк с коммунистическим приветом председатель конференции Яков Косоногов».
— Дорогая бумажка, товарищ Ленин! Нам она документ! Теперь я кум королю, сват министру!.. Вот только имеем одно опасение — как бы не разминуться с товарищами. Пока они прибудут, нас могут в другую часть… Ну, я думаю, и с этим тоже разберутся!
Ленин все еще держал бумажку перед глазами.
— А вот здесь что написано? Сбоку, карандашом?
Старшой заглянул ему через плечо:
— A-а, это так, для интереса, — смущенно пояснил он. — Это когда мы с тем товарищем Косоноговым шли по коридору, ребята пели песню. Всю не успел запомнить… только отдельные слова записал…
— Неразборчиво! — сказал Ленин, поворачивая бумажку. — Может быть, вы пропоете?
— Пропеть?! — озадаченно спросил старшой. — Сказать на откровенность, товарищ Ленин, петь я остерегаюсь. С детства обижен слухом. Бывало, наши ребята поют «Вечерний звон», так мне только доверяли «бом-бом» вытягивать!
Ленин широко улыбнулся.
— Убедили! Тогда прочтите вслух!
Старшой помялся и, глядя в сторону, несмело продекламировал: