Вечером отправился к нему на Петроградскую. Надо сказать, удивительно мало он изменился. Пожалуй, только раздался вширь. А так — совсем прежний Мироныч. Такая же гимнастерка с широким ремнем, русские сапоги и кисет с излюбленной махорочкой. А на мне строгий черный костюм, белоснежное крахмале. Сергей Мироныч оглядел меня, засмеялся: «Вот они каковские, наши дипломаты! А борода у тебя, как у ассирийского царя Ассурбанипала или как его там…»
Просидели мы с ним целый вечер. Было что вспомнить. Пили чай из самовара, ужинали гречневой кашей. Потом решили пройтись по Каменноостровскому проспекту — теперь он называется Кировским. Дошли до Невы, постояли на мосту. Тут я и рассказал Сергею Мироновичу о расписке. Он слушал с жадностью, выспрашивал каждую мелочь. «Так вот, как оно было! И ты мне ни гу-гу! А впрочем, как же иначе? Дипломатическое поручение. Да еще от кого…»
Постоял в задумчивости, потом сказал тихо:
— Какое это было удивительное, необыкновенное счастье — знать, что у нас есть Ленин!
ЗИМНИЙ ДЕНЬ
В тот день охота не задалась. Вскоре после полудня решили поворачивать домой.
Лесник был мрачен, неразговорчив. Единственный удачливый выстрел за весь день достался ему, а не Ленину, и это было особенно обидно.
— Ну зачем же так огорчаться?! — утешал его Владимир Ильич. — Поверьте, я очень доволен сегодняшним днем. Побродил по лесу, надышался свежим воздухом. А красота здесь какая — не налюбуешься! Когда жил за границей, очень скучал по русской зимушке-зиме. Такой, как у нас, нигде не бывает. И елок таких не увидишь и сосен… Нет, это вы напрасно так огорчаетесь, ей-ей…
У лесниковой избушки, на дороге, стояли автосани. Шофер возился с мотором.
— Намерзлись тут, наверно! — сказал ему Владимир Ильич. — Идемте чай пить!
В тесной избе стоял самодельный стол, около него — ровно отпиленные чурбаки для сидения. По стенам — связки сушеной травы, зеленые еловые ветки. Владимир Ильич с удовольствием оглядел этот нехитрый лесной уют, снял сумку, присел за стол.
Лесник захлопотал по хозяйству. Подкинул сухих дровишек в кирпичную плиту, чиркнул зажигалкой, поставил старый медный чайник. При этом он что-то бормотал про себя, как бы не решаясь начать разговор. Наконец он не выдержал:
— Просьба к вам, Владимир Ильич, такая: вы этого тетерева возьмите с собой. По справедливости он ваш и есть! Прямо на вас вылетел…
Владимир Ильич засмеялся:
— Летел на меня, а попали вы! Если уж говорить по справедливости, это именно ваша добыча — и законнейшая… А я все равно в выигрыше. Подумайте только — за весь день ни одного телефонного звонка, ни записки, ни вопроса, ни заседания… Истинный отдых для головы!
На плите бурно вскипел медный чайник. Бросив в него горсть какой-то заварки, лесник поставил глиняные кружки и миску с грибами.
— Чем бог послал! Своего соления. Угощайтесь!
Владимир Ильич открыл сумку, достал из нее жестяную коробочку и небольшой бумажный пакет. В пакете оказались бутерброды, а в жестяной коробочке — мелко наколотый сахар.
— И вы угощайтесь, пожалуйста. Нет уж, не упрямтесь, а пейте с сахаром. Я вас слушался на охоте, а теперь извольте слушаться меня.
Горячий чай припахивал дымом, но от этого показался еще вкуснее. Уютно ворчал на плите медный чайник, потрескивали дровишки в печке. От плиты струилось приятное тепло. Хорошо, пробродив чуть ли не с рассвета, посидеть так — в тихой лесной избушке.
И вдруг тишина нарушилась. Отчетливо послышались за окошком чьи-то шаги по снегу.
Лесник нахмурился, встал. Поднялся и шофер. А в дверь уже постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел парень, одетый не по погоде — в легкой куртке, в суконном шлеме с поднятыми ушами.
— Привет честной компании, — бойко сказал он. — Дяде Егору честь-почтенье. Иду на завод мимо твоих хоромов, вижу — дымок из трубы! Как тут не заглянуть.
Лесник пробурчал в ответ что-то не очень приветливое, потом сказал шоферу, пристально смотревшему на пришельца:
— Знакомый! С конного завода человек!
— А тут разве есть конный завод? — спросил Владимир Ильич. — Далеко?
Парень взглянул в его сторону, хотел, как видно, что-то сказать, снял шлем, снова надел его. На его широком, скуластом лице отразились и удивление и восторг. Он даже рот приоткрыл и так стоял молча некоторое время.