Вернувшись из поездки, адвокат изложил своему подзащитному все виденное и слышанное. Купец задумчиво теребил бороду, несколько раз принимался спрашивать:
— Нет, ты мне скажи, для ради чего он старается? Не пойму, ей-богу! Я тебе плачу денежки, ты хлопочешь, а задаром ты бы и пальцем не шевельнул. Что, не так?! А ведь он еще и свои прикладывает, время теряет, ездит… Это что?!
— Молодо-зелено! — ответил адвокат, пожимая плечами. — Амбиция и все такое! Но тут нашла коса на камень! Научит его земский! Не скоро он теперь достанет дельце из-под сукна…
Адвокат знал, что говорит. Уже осень была на исходе, Волга дышала стужей, захолодевшие берега казались остриженными под нулевку, когда в ненастный день стороны получили вызов.
На этот раз, ожидая своего адвоката, купец беспокоился, томился.
— Отложил вторично земский! — приветствовал его на другой день адвокат, хихикая и потирая руки. — Нашел причину! Но уж нестерпим сей самаритянин, доложу вам. — В голосе его слышалось даже что-то похожее на восхищение. — Явился весь вымокший, забрызганный, нету сухого местечка… Как нынче добираться от Самары — сами знаете. Всемирный потоп!.. А он будто и не замечает ничего. Предлагали опять мировую — ни за что!.. Ну, да ничего, поездит к земскому — оботрется… Измором возьмем… Отстанет!
Купец молчал. Было у него такое ощущение, будто он шел по ровному месту и вдруг ударился лбом обо что-то не видимое им, но кремнево-твердое…
А время не останавливалось. Волгу уже давно сковало льдом. Казалось, что по этой огромной белой равнине никогда не ездили на лодках и не было никакого перевоза, и сама пристань была теперь похожа на сказочный ледяной дом.
За несколько дней до Нового года помощнику присяжного поверенного Ульянову Владимиру Ильину доставили повестку от земского начальника. Домашним было известно о его тяжбе с купцом. Глядя на сына, который играл сейчас в шахматы со своим гостем, мать с тревогой думала, что ему опять предстоит бессонная ночь, опять надо тащиться невесть куда в поезде, на лошадях и пешком. Она знала, что никаким уговорам он не поддастся, но все же не могла смолчать:
— Бросил бы ты этого купца, Володя! Напрасно проездишь, только измучаешься.
— Придется ехать, мама, — мягко ответил сын, поднимая голову от шахматной доски, — надо довести дело до конца! Такого случая нельзя упустить! Сколько они не откладывают, а приговор вынести придется! О нем узнают сотни людей, весь город. Очень полезный урок!.. Тактика земского ясна — затягивать, откладывать, потому что другого хода нет… Вот как у вас, — улыбнулся он своему партнеру и громко возгласил: — Мат!.. Но меня они этой тактикой не собьют… Вот только поезд идет ни свет ни заря… Придется вставать ночью.
Была весна. Ослабевшие, истаявшие льдины медленно плыли по вздувшейся воде, с тихим шуршанием задевая одна другую, все шире становились разводья. Мокрые поля слегка дымились, в каждой лужице валялись червонные слитки золота. Навигация еще не началась, пароходы еще только прочищали глотки, перекликаясь простуженными гудками, на затонах и пристанях скалывали лед, а перевоз уже работал.
Целая флотилия перевозила людей на тот берег. Были тут и грузные рыбачьи посудины, и солидные ялики, и юркие лодчонки. И как только затевался где-нибудь разговор, — сразу поминали купца, владельца пристани, сидевшего ныне в арестном доме.
Лодочник в обтрепанном картузе чувствовал себя героем. Он уже в сотый раз, наверное, рассказывал, как вез пассажира, который «засудил этакого купчину», и понемногу добавлял все новые краски:
— Наш, волжский! Сразу видать с обличья! Вьюноша, но богатырь, голос зычный. Как отрезал мне: «Греби вперед!» — так у меня сами заходили весла!
— Вот обожди, купцу-то сидеть недолго! Выдет — покажет вам! Свет станет в копеечку!
Лодочник торжествующе засмеялся:
— Нет, подавился купец чаем! Больше в тюрьму не захочет! А если что-нибудь удумает, то мы ему… — Лодочник втянул в себя побольше воздуха и прохрипел: — За-а-а-дний х-хо-од! Стоп-п!
ПАССАЖИР С ПРОХОДНЫМ СВИДЕТЕЛЬСТВОМ
Обычно доктор ездил по железной дороге вторым классом. Первый он считал для себя дороговатым, а третьего избегал по причине многолюдья, тесноты и прочих неудобств.
Но однажды — это было ранней весной тысяча восемьсот девяносто седьмого года — ему все-таки пришлось познакомиться с этими неудобствами. По случаю масленичных дней выехать из Москвы оказалось чрезвычайно трудно, и если б не оборотистый носильщик, захвативший для доктора верхнюю полку в третьем классе, сидеть бы ему на Курском вокзале неведомо сколько времени.