— Бронируй! — оживилась она, появляясь из душевой в моём сине-белом халате с якорями, вся из себя, как точёная ножка для стола, и даже халат не портил её фигуры, только ступни были большими, я привык к маленьким, аккуратным, как у японок.
— Туда пилять шестнадцать часов, — сказал я, прижимая трубку к животу и ловя взглядом её бедро, мелькающее между полами халата.
— Сколько? — переспросила она бесстыдно, словно не замечая моего взгляда.
— Шестнадцать, через три часа надо выезжать, — посмотрел я на часы, потом — на тёмное окно, за которым собиралась гроза.
Она сказала:
— Ещё целых три часа! Бронируй, и ложимся спать!
Я забронировал и пошёл чистить зубы, с удивлением обнаружив, что у меня горлом идёт кровь. Немного, правда, пара-тройка капель, но всё равно было неприятно. Видно, в драке осколок всё-таки шевельнулся, хотя до лёгочной артерии и не дотянулся.
Я посидел на краю ванной, представляя, как он ждёт своего часа там, во влажной, розовой плоти, сплюнул ещё пару раз в раковину, кровь стала бледно-розовой. Решил, что на сегодня хватит, пошёл нырнул в постель, как в облако, в надежде выспаться, но пришла она, царственная, словно богиня, и сказала:
— Чтобы ты не забыл меня, дорогой…
Было ещё тёмно. Мы ещё успели выпить кофе. Я подошёл к окну. Внизу, под фонарём, одиноко, как наша жизнь, блестел асфальт.
— Я спущусь за машиной, — сказал я, чувствуя бодрым из-за адреналина, бушующем в крови, — а ты встанешь вон там, на углу.
— Где? — она доверчиво прижалась, обдав меня запахом, в которому я так и не успел привыкнуть.
Мне казалось, что если мы замешкаемся ещё на полчаса, нас окружат со всех сторон и возьмут тёпленькими.
— Лучше, если мы не попадём на камеры, — сказал я, хладнокровно целуя её в шею и кромсая мысль о экспесс-сексе на мелкие кусочки, иначе бы мы точно опоздали.
Я не хотел, чтобы она зря нервничала. Чёрт знает, какие возможности у этого придурка, Лабы Макензи по кличке Быстрый мор, может, он уже пол-Москвы на уши поднял?
— Да, лучше, — бодро согласилась она, беспечно закусив губу, и величественно пошла, роняя с плеч халат, в спальню, чтобы крикнуть оттуда: — Делай так, как тебе нравится, дорогой!
Я удивился, что она безоговорочно доверяла мне; я и раньше так не мог, а сейчас — подавно.
Кажется, они всё-таки прониклась мыслью о том, что надо спешить, потому что вышла ровно через минуту в своих рваных на коленях джинсах, в моей белой рубашке с монограммой фирмы «АР» (эту рубашку подарила мне Алла Потёмкина) и в кожаной куртке, которая была ей чуть великовата, это придавало ей шарм, и она походила на героиню вестерна, не хватало только револьверов на ремне, хотя фирменная монограмма была из другой оперы.
Я сказал, делано зевая, чтобы скрыть свои чувства:
— Возьми ещё мою кожаную бейсболку.
— А можно? — вспыхнула она, словно угадав мои мысли.
— Конечно, — так же великодушно сказал я.
— Я давно её приметила, — призналась она, надевая её и пряча под неё свои шикарные рыжие волосы.
Волосы у неё пахли имбирем, корицей и мускусом, я ещё ночью заметил. Странное сочетание запахов в одном флаконе.
Уже на выходе из квартиры мой взгляд упал на сумку Радия Каранды, и я подумал, что фальшивые номера могут пригодиться, если нас действительно разыскивает Лаба Макензи по кличке Быстрый мор. Чем чёрт не шутит? Вдруг у него «гаи» прикормлено, тогда мы даже до МКАДа не домчимся.
Я страшно нервничал, я не хотел, чтобы нас приняли бандиты на выходе из квартиры. Однако всё обошлось.
Мы спустились на лифте с тридцать седьмого этажа, словно бесконечно долго прощаясь друг с другом, хотя мы начали это делать ночью ещё в постели.
— Я буду думать о тебе, дорогой, — сказала она абсолютно фальшиво, не так, как, например, лицемерно Инна-жеребёнок с изумрудными глазами, которая только и думала о том, как затащить себя в постели нового мальчика, а намеренно фальшиво, или я был просто тоньше настроен, но, подумал я, именно, что очень фальшиво, фальшивее не бывает. Как ни странно, меня это даже не покоробило. Подумаешь, будет о чём вспоминать, пока не найдёшь ту единственно верную формулировку, которая удовлетворит тебя, и тогда ты успокоишься.
— Ты хоть скажи, где ты живешь? — спросил я, чтобы всё перевести в шутку и было не так страшно.
Но она неожиданно восприняла всерьёз:
— В Сан-Франциско. Приезжай, дорогой!
Её амплитуды от фальши к искренности удивили меня. Я понял по тону, что чем-то её задело. Может быть, деньгами? Ещё вчера я дал ей десять тысячи долларов. Она сказала, что много. Я сказал, что возвращать не надо, и она поняла, что, действительно, не надо. Значит, не деньги. А что тогда? Неужели мой рубильник, которым восторгалась Наташка Крылова, и который так нравился доброй половине Москвы?