— Сан-Франциско!? Это далеко! — сказал я, так ничего и не придумав и решив, что это производная от сентиментальности.
— Приезжай, я буду ждать, — схватила она меня за руку сжала её.
Пальцы у неё были длинными и холодными. И это тоже был знак прощания, и мне показалось, что я начал её понимать: к чему придумки, пусть будет всё так, как есть, не надо лицемерить.
— Вряд ли, — сказал я и удержался от того, чтобы не рассказать её, куда и зачем я навострил лыжи; она бы не поняла; что для неё наши войны, не более чем заметка в газете.
Точнее, я рассказал, но мысленно, и этого было достаточно, чтобы я принял верное решение не возвращаться в Москву, а сразу же махнуть в Донецк, где теперь воевал Радий Каранда.
Я не знал, замужем ли она? О детях, конечно, ничего не спросил. К чему? Весь наш легкомысленный роман ни к чему не обязывал и подразумевал быстрое расставание. Ведь и она тоже обо мне ничего не расспрашивала, словно у меня не было этого самого прошлого и я явился ниоткуда, с Марса, наверное?
На первом этаже она вышла, я опустился на нулевой и прошёл так, чтобы знакомый охранник не обратил бы на меня лишнего внимание, а в случае чего успел бы вызвать патруль, но на парковке ничего не случилось, не вычислили нас за ночь, и слава богу. А может, всё это женские фантазии? — подумал я, бросил сумку на заднее сидение и выехал в дождь.
Когда я увидел её под фонарём, то понял, что этого тоже уже никогда не повторится: ни ночи, ни грозы, и что уж точно мы никогда не увидимся, а ещё я подумал, что гипотетические бандиты ужасно опаздывают.
Она прыгнула в машину и пошутила:
— Я думала, ты меня бросил.
Я ничего не ответил, с деньгами она бы не пропала; завернул за угол, где было тёмно и не было камер, и поменял номера. Пистолет, о котором я уже забыл, я вытащил из кобуры и сунул в карман куртки.
Валесса Азиз ничего не сказал, казалось, она всё поняла; видать, она тоже ни раз ходила по кривым дорожкам у себя в Америке.
Мы помчались дальше. Через пять минут мы были на МКАДе. Через два часа с хвостиком — в Туле. Дождь хлестал, как из ведра. На небо было страшно смотреть, казалось, тучи истирают землю с порошок. Пора было светать, однако, было тёмно, как ночью, и только свет фар разрезал помпейскую мглу, и оранжевые отблески дорожных фонарей заворачиваются тебе вслед, как клубы дыма от костра.
— Мы уже приехали? — проснулась она.
Она сидела, укрывшись пледом, и рыжие волосы выбивались у неё из-под бейсболки.
— Нет, ещё рано, — ответил я, — спи, и какая-то тихая, сонная и молчаливая деревня пролетела мимо, как пушечное ядро.
К одиннадцати часа слегла посерело. Фуры, проносящиеся навстречу, походили на глазастых чудовищ в ореоле брызг.
Ещё через полчаса я затормозил у придорожной гостинцы, надо было размяться и что-то выпить.
— Тебе лучше не выходить, — сказал я и пробежал в забегаловку, нагибаясь, как во время обстрела.
Зал был пустым, только в дальнем углу сидела мокрая парочка из красной «хонды». Мне показалось, что нам везло: внутри даже не было видеокамер. Поэтому я вернулся и позвал Валессу Азиз:
— Идём, там никого нет.
Мы сели у запотевшего окна и заказали по двойному чизбургеру и по большому кофе.
— Совсем, как у нас дома, — бездумно-радостно сообщила Валесса Азиз и вцепилась в булку зубами, словно кошка в мышонка.
Бейсболку она сдвинула на затылок, её рыжие волосы выбились и упали ей на плеч, и я подумал, что там, у неё в Америке, я буду беситься из-за таких фраз. Фактически, в Донбассе, Америка воюет с русским народом, поэтому в Америке мне делать было нечего.
Мы заказали ещё обед с собой, прыгнули в машину и помчались дальше.
Один раз мы остановились, чтобы заправиться, второй — чтобы облегчиться и размять ноги. Светлый полдень в тот день так и не наступил, и мне казалось, что нам везёт: какой гаишник вылезет в такую непогоду на трассу?
А потом уже, в Ростове, в начале следующей ночи, я лишний раз убедился, что я ей не нужен, что у неё в Америке другая жизнь, лучше или хуже, но другая, не похожая на мою, и поэтому сказал, когда мы уже сидели в виду аэропорта, и его весёлые огни совсем не портили наше расставание.
— Жаль, что я не смогу к тебе приехать.
— Почему, дорогой?